Невьянская башня - Иванов Алексей Викторович
Невьяна понимала, что её побег взбесил отца. Меркул Давыдов одолел бы свою злобу от ущерба, если покарал бы дочь и её соблазнителя: взял бы сынов и ночью поджёг бы Лычагиным дом, подперев двери. Но отомстить Акинфию Демидову Меркул не мог. И вынести унижение тоже не мог. Тогда он забрал семью и уехал из Невьянска куда-то в Сибирь. И сейчас Невьяна хотела своими глазами увидеть, что ненавистного отца больше нет. Она знала: это глупо. Ну кто станет врать ей, что Меркул уехал с концами?.. И всё же ей надо было самой убедиться. Вот, убедилась. И отныне прежние страхи не будут её терзать, не будут прятаться в её душе, как черти на потолке.
Дом Меркула Давыдова находился на окраине Невьянска, недалеко от казённого кабака при Шуралинской дороге. За проулком начиналась слобода Елабуга, а дальше, за Собачьим логом, — слобода Кокуй. Невьяна не спеша пошла обратно по Шуралинской улице. Оделась она неприметно: выпросила драную шубейку у стряпухи; голову повязала чёрным платком и по раскольничьи заколола его булавкой на горле. Впереди над крышами усадеб торчало остриё башни, а за ним расползалась серая туча заводских дымов.
Навстречу шагал Васька Демидов — в расстёгнутом зипуне и без шапки. Узнав Невьяну, он разулыбался так широко, словно перегородил всю улицу.
— Невьянушка! — воскликнул он. — А я всё ищу, как тебя выловить одну!
Он тотчас развернулся и потопал вместе с Невьяной обратно.
— Я к знакомцам попёрся, а теперь тебя провожу! — пояснил он.
— Чего тебе надо, балбес? — с притворной строгостью спросила Невьяна.
Васька вовсе не был балбесом — наоборот, был душевным и весёлым. Ровня по годам, к Невьяне он относился словно к старшей сестре. По всяким нуждам своего отца деятельный и неугомонный Васька не раз приезжал в Питербурх и жил в доме дядюшки под командованием Невьяны.
— Дак чего? — сказал Васька. — Уговори дядю Акинфия Никитича меня в милость вернуть! Он же тебя слушает!
Невьяне даже стало жалко Ваську.
— Ох, Васенька, — вздохнула она. — Не в тебя ведь всё уткнулось.
— А в кого? — искренне изумился Васька. — В батюшку моего? В деда?
Невьяна искоса глянула на Ваську — молодого, сильного, здоровенного. Незачем его щадить. Незачем обманывать ложной надеждой.
— Весь ваш род демидовский такой — на куски разлетается. Все врозь.
— Ты про дедовское завещанье? — догадался Васька.
Он имел в виду наследство Никиты Демидыча. Своим царством тот распорядился несправедливо. Григория, среднего сына, и Никиту, младшего, он выделил задолго до смерти, и почти все заводы достались Акинфию. Но иначе и быть не могло. Григорий впадал в запои, а Никита, Васькин отец, хоть и вёрткий, был слабоват, и никто его не уважал. Крепкие руки были только у Акинфия. Тот и по жизни шёл с отцом плечом к плечу, без споров.
— Дед, конечно, не поровну порешил, но не обидел никого! — горячо возразил сам себе Васька. — Дядя Гриша Верхотулицкий завод унаследовал, а батюшке дед на Дугне завод выкупил! На розыгрыш всем хватило!
Невьяну давно уже удивляло, какой Васька нежадный — будто и не сын Никиты Никитича. Васька и вправду считал, что дед поступил по совести. В том и была Васькина беда. Он не видел спеси своего отца и природной злобы дяди Григория, не понимал, что дядя Акинфий исповедует особую веру.
— Не в дедушке твоём причина, — мягко сказала Невьяна. — Вы, Демидовы, все на единый лад скроены. Вы лишь гордыне своей служите, потому и нет вам мира ни с собой, ни друг с другом, ни с белым светом.
— Ты о чём? — честно озадачился Васька.
Они шли прямо посерёдке расчищенной улицы; санный проезд буро блестел от конского навоза, растёртого полозьями. Навстречу попадались то баба с коромыслом, то пьянчуги, что тащились в кабак, то солдат на лошади, то растопыренные дровни. Над крышами домов тихо и тяжко плыло белое небо, плотно слепленное из перегруженных снегами облаков.
— О Прокофии, к примеру, говорю, — сказала Ваське Невьяна.
Было дело: Прошка, старший сын Акинфия Никитича, однажды загулял с приятелями, гоняя перепелов на полях под Тулой, и, пьяный, из пистолета застрелил прохожего, который отругал охотников, что топчут посевы.
— Прошка — просто озорник! — пылко ответил Васька. — Он не со зла! Он потом у меня на груди плакал, что душу невинную загубил!..
Васька не врал. Он дружил с двоюродным братом. Он вообще со всеми дружил. Обширное семейство Демидовых соединяли только две вещи: богатство Акинфия Никитича и неистребимая добросердечность Васьки.
— Ну, а Танюша?.. — осторожно напомнила Невьяна.
— Да что же ты говоришь, Невьянка! — рассердился Васька. — Ведь бабьи наговоры повторяешь! Не убивал батюшка Таньку! Сама она умерла! Был же казённый розыск — всё доподлинно выспросили!
Невьяна не стала спорить. Батюшка проломил голову Васькиной сестре — как тут что-то доказать Ваське, если он обоих любил всей душой?
— А дядя твой Григорий — покойный? Не гордыня ли Иваном-то двигала?
Иван, другой двоюродный Васькин брат, убил отца. Пришиб из ружья. На дознании сказал, что боялся, как бы отец — по примеру деда — не завещал свой заводишко дочерям Акулине и Анне, оставив сына-пьяницу без гроша.
Васька запустил пятерню в кудлатые кудри и яростно поскрёбся.
— Ну, с дядей-то Григорьем и с Иваном-то несчастным ты права… Да только, прости господи, какие они Демидовы? Мы, Демидовы, ежели и пьём, дак только пробуем… Знаешь, как царь Пётр деда по губам шлёпнул?
Невьяна засмеялась. Акинфий ей рассказывал. Царь Пётр в Туле пришёл в гости к Никите Демидычу, и тот поставил на стол дорогое вино. Пётр взял да и дал хозяину по роже: «Ты — кузнец, тебе такое вино не по чину! Угощай меня простяком, как тебе и должно!» А дед ответил: он вина-то совсем не принимает никакого, а дорогое вино для гостя дорогого купил. Царь был доволен и заявил: ну, одни уста огорчил, так другие порадую! — и поцеловал бабку Авдотью Федотовну, она ведь не бабкой тогда была, а красавицей…
— Дядя с Иваном всю честь демидовскую прокутили, — добавил Васька.
— С ними-то всё ясно, — вздохнула Невьяна. — А что потом пошло?
А потом Акинфий и Никита начали бесстыжую свару за наследство Григория. Верхотулицкий заводик Григория стоял на речке Тулице прямо над родовым Тульским заводом Акинфия. Закрывая затворы плотины, он мог управлять прудом Тульского завода. Акинфий не желал, чтобы брат Никита получил власть над его хозяйством. И вся Тула со злорадством следила за долгой дракой Демидовых: летели доносы; чиновники магистрата весело взламывали сундуки в поисках каких-то бумаг; голосили Анна с Акулиной — дочери Григория; металась по улицам вдова, изгнанная Акинфием из дома… В конце концов Никита опустошил кошель на взятки и проиграл все суды. Акинфий же, победив, вскоре спихнул заводик Акулине. Так что дело было не в деньгах. Никита Никитич жаждал первенствовать в Туле над братом, но Акинфий Никитич не хотел сгибать выю. Гордыня сшиблась с гордыней.
Васька шагал по улице и смотрел себе под ноги.
На пустыре старого пожарища играли детишки: вопили, кидали снежки, боролись. Вокруг детей скакали и восторженно лаяли бездомные собаки.
— Всяко случается меж близкими людьми, Невьянушка, — сказал Васька. — И дерутся, и хулят друг друга понапрасну… Но копни поглубже — всё одно там любовь братская. Батюшка ведь по дяде себя мерит — разве то не любовь?
Невьяне отчего-то стало горько — за Ваську, за Акинфия, за свою жизнь.
— Я, Невьянушка, преобразился душой, — с наивной важностью заявил Васька. — У меня ведь в Шайтанке полгода сама Лепестинья жила. Я с ней и сейчас в сердечном сообщении, она меня слушает, я приверженец её стал…
— Ты, Васька, приверженец у девок, что за Лепестиньей табуном бегают.
— Девки делу не помеха, — согласился Васька. — Но Лепестинья мне глаза открыла. Научила любовь во всём искать. И эту любовь я у дяди Акинфия вижу, хоть он суров бывает и орёт, как труба ерихонская… Потому и прошу тебя заступиться, слово обо мне ему замолвить. Нынче он мне очень нужен.
