Невьянская башня - Иванов Алексей Викторович

Полюбоваться на Царь-домну и послушать Гришу Махотина вместе с Татищевым и Демидовым явилась целая толпа: Родион Набатов, Степан Егоров, доменный приказчик Лысков, плавильный мастер старик Катырин, механик Никита Бахорев, плотинный мастер Леонтий Злобин и заводской шихтмейстер Чаркин. Конечно, Савватий тоже пришёл — наверняка его будут спрашивать об устройстве мехов и водобойных колёс. В толпу бочком затесался и Васька Демидов; попадая под взгляд Акинфия Никитича, он с готовностью улыбался дядюшке — простодушно и заискивающе.

— Дуть в две фурмы давно предлагали, — сказал Махотину Татищев. — Но оное только жар по шихте гоняет и плавление замедляет.

— Это если в разницу хода, господин управитель, — возразил Гриша. — А у меня оба меха на одно колесо насажены и дуют в лад.

— Колесо не подымет два меха, — усомнился Татищев.

— Я его барабаном сделал и лопасти корытами, — пояснил Савватий.

— И распар внутри печи в сечении под косую круглость, — перебил его Гриша; воодушевлённый, он хотел говорить сам. — Так на две фурмы будет полный охват воздуху, вся шихта продуется насквозь, без свалки в середину.

— Гриша толк знает! — втиснулся в разговор Васька Демидов.

— На текучесть шихты куда больше в колоши песка с известью пойдёт, — буркнул мастер Катырин. — Чугун уменьшится, а «сока» прибудет.

— На десятую долю, — согласился Гриша. — Оно в малость. А горн я повыше наметил — девять футов и двенадцать дюймов. Всё уместится.

Савватий вдруг понял, что — или кого — напоминает ему доменная печь. Демона. Его пока ещё не оживили: ещё не зажглись адским огнём его глаза-фурмы, не задвигались широкие крылья клинчатых мехов, из раззявленной пасти не потёк жидкий чугун, и в чёрной горловине лётки застывшей слюной бугрился лёд. Но люди уже готовы были служить чудовищу.

Татищев хмыкнул, прикидывая работу домны:

— Всё равно не верю, что на внутренность печи хватит теплоты.

— Должно хватить! — Гриша разгорячился, и глаза его обиженно заблестели. — Заплечики под колошником я круче загнул, не бутылкой, а как «паруса» на церковном своде. Они будут жар обратно внутрь отражать, а не пыхать им вверх из колошника! На таком жаровом скопе плавка и основана!

Татищев явно был впечатлён.

— Ты где геометрию учил, Махотин? — поинтересовался он.

— Я ему книгу от генерала давал, — за Гришу важно сообщил Бахорев.

Акинфий Никитич слушал вполуха и думал о своём. Сейчас Татищев поневоле напоминал ему верхотурского воеводу Калитина. Тридцать два года назад, когда Демидовы только приняли от царя убогий Невьянский завод, Калитин полюбил заявляться похозяйничать. Он заботился лишь о казённых заводах — о Каменске, Алапаевске и Уктусе, а завод Демидова был для него тем местом, где можно что-то урвать для казны. Калитин надменно ездил на коне, как татарский баскак, охотно сёк плетью рудовозов с тачками, нагло вышибал двери амбаров. Как-то раз Акинфий не выдержал бесчинства, дал в зубы одному из воеводских слуг — и Калитин разгневался: уволок Акинфия в Верхотурье, заковал в железо и кинул в темницу. При этом воспоминании у Акинфия Никитича до сих пор сжимались кулаки.

Батюшка был терпелив, не пёр на рожон, удачу отгрызал по крошкам и сильным не перечил, но той осенью, осенью 1703 года, его проняло. Не зная грамоты, он надиктовал Акинфию письмо в Сибирский приказ: пускай казна подавится Невьянском, не нужен он Демидову, отдайте Тульский завод, обмен отменяется! Для убедительности батюшка решил покинуть Невьянск. Они с Акинфием побросали пожитки в телеги, и обоз двинулся в Россию.

Ни батюшка, ни Акинфий не хотели терять Невьянский завод. Всё здесь было как от бога подарок — леса, реки, руды… Но Калитин душил любое начинание. Требовалось напугать Сибирский приказ. Это означало, что придётся прокатиться от Невьянска до Тулы, потом обратно. Адская морока.

Обоз тащился два месяца. Дотащился. И дьяки в Сибирском приказе заметались, как курицы. Виданное ли дело — царский любимец обиделся!.. А дома Акинфий понял, что его тянет в Невьянск. Тянет до тоски. И батюшка, не дожидаясь конца зимы и решения начальства, отправил его назад.

Сибирский приказ тогда уступил. Весной воеводе Калитину выслали грамоту, чтобы во всём помогал Невьянскому заводу и не сердил хозяина. Батюшка одолел своего врага. Этот урок Акинфий запомнил навсегда…

Татищев оборвал воспоминания Акинфия Никитича:

— А ты, Никитин, чего такой снулый сегодня? Ничем не похвастаешься?

— Гриша за меня уже всё сказал, — ответил Акинфий Никитич.

— Почему сипишь? — прищурился Татищев. — Простыл, что ли?

Шея у Акинфия Никитича была обмотана полотенцем, чтобы скрыть синяки, оставшиеся на горле после ночной драки с раскольником.

— Простыл.

Татищев хмыкнул.

— Может, отпустишь своего мастера ко мне? — спросил он. — Эй, Махотин, пойдёшь на казённые заводы? Платить буду по плакату, поменьше, чем здесь, но я много домен построить намерен — есть где разгуляться.

Гриша растерялся и разволновался.

— Демидовские мастера от Демидовых не уходят! — отвечая за Гришу, влез Васька, племянник Акинфия Никитича. — Мы и у себя делами в избытке!

Татищев скривил рот, демонстрируя сомнение.

Мастер Катырин, похоже, заревновал, что его, старого плавильщика, горный начальник к себе не переманивает, и гневно затряс бородёнкой:

— Куда Гришке в Екатеринбурх?.. У него при первой же плавке в домне «козёл» намертво сядет, и надо будет всю печь до темпеля ломать! Ему за то хозяину отрабатывать по самую старость придётся!..

— Зачем говоришь такое, Михал Михалыч?! — пылко, едва ли не до слёз обиделся Гриша. — Не будет у меня «козла»! Я добрую домну построил!

— Добрая — по старине, как моя! — Катырин ткнул пальцем в направлении второй доменной фабрики. — Неча новую лепить, коли прежняя работает! Да ещё и орясину такую, что, прости господи, за неделю не оплевать!

— Жизнь вперёд надо двигать!

— Один двинул уже! С его тычка полдержавы по лесам разбежалась!

— Ты косое с кислым не мешай, дед, — одёрнул мастера Демидов.

Но старика уже было не унять.

— Ересь у тебя! — крикнул Катырин Грише, развернулся и ринулся прочь.

Пока доменщики ругались, к Савватию подошёл шихтмейстер Чаркин.

— Глянь, — негромко сказал он, подавая какую-то деталь. — Твоя? Давеча я из шихты её достал. Кто выбросил — не ведаю, но из твоего ведь хозяйства.

Шихтой называлась смесь из дроблёной и обожжённой руды, древесного угля и разных добавок вроде извести, песка соляных варниц, колчедана или глины. Шихтмейстер составлял шихту на рудном дворе и грузил её в колоши — в короба на колёсах; работники катили колоши на плотину, с неё по мосту — к домне и затем высыпали в огнедышащее жерло колошника. В шихту часто бросали всякий ненужный чугунный и железный лом.

Савватий повертел деталь в руках. Это был железный брусок длиной в локоть и с глубокой плотной насечкой на одной грани.

— Не моё, — сказал он.

— Ну и не моё, — ответил Чаркин. — Забирай, потом выяснишь, что такое.

А Татищев, удовлетворённый осмотром, направился к воротам фабрики, и его спутники потянулись вслед за ним.

* * * * *

Невьяна смотрела на свой бывший дом издалека, от проулка. Большие хоромы на три окна со ставнями, самцовое чело, тесовая кровля на потоках, охлупень с резным петухом, высокое крыльцо на два входа, мощный заплот из лежачих полубрёвен… Новые хозяева этого дома, как и прежние, жили богато: из трубы уже в полдень дым идёт, в хлеву мычит корова, из ворот выставляется задок гружёных саней, баба властно ругает кого-то во дворе…

Меркул Давыдов, отец Невьяны, был мужиком с деньгами, но счастья для дочери от того не прибавилось. Отец бил её, и братья тоже поддавали, а безропотная мать боялась слово сказать поперёк. Отец считал, что девка — это чужое брюхо, он кормит работницу в хозяйство будущего мужа, и потому дочь — напрасная трата. Дармоеды ему не нужны. Меркул немного смягчился лишь тогда, когда Танька приглянулась купцу Куликову, с которым можно составить хорошее кумпанство. Однако на пути у неё, у Невьяны, появился Савватий Лычагин, красивый и добрый… Не таким уж и добрым он оказался.