Медведев. Книга 2. Перемены (СИ) - "Гоблин (MeXXanik)"

— Что начал? — осторожно уточнил я. — Забрал одежду?

Морозов покачал головой.

— Всем морды набил. Без исключения. Порвал рубахи и куртки. Потом переломал все снасти, что на заднем дворе были. Спиннинги, удочки, даже лодку разрезал. Железную. А потом еще и мотоцикл угнал у хозяина заведения.

Я выдохнул, медленно потирая висок.

— И как люди это пережили?

— С трудом. Напугались знатно. Потом, когда мы с ребятами приехали, они молча с серыми лицами сидели на веранде. Кто в занавеске, кто в простыне, кто в халате поварском. Как после наводнения.

— И что, жандармам не заявили?

Морозов покачал головой:

— Мы отговорили. Пообещали помощь: снасти заменить, лодку новую выдать, одежду справить. Местные поняли. Вроде бы.

Он замолчал. Машина неслась дальше, фары выхватывали из темноты обочину, мокрые листья и редкие указатели. А я всё смотрел в стекло, слушая, как мотор гудит и будто перекатывает в себе историю. Не про водяного и не про трактор, а про то, как хрупко бывает спокойствие. И как у природы, даже одушевлённой, всегда есть характер. И если он вышел из берегов — держись.

— Дела… — протянул я, глядя в туманную темноту за окном. Дорога стелилась ровно, будто сама уводила нас прочь от рассказов, в которых вода могла резать.

— В дождь он практически непобедим, — произнёс Морозов негромко, без лишней торжественности. — Вода к нему тянется, как кошка. Ластится. Вьётся вокруг, слушается. И если он захочет, она будет мягкой, как рука матери. Или резкой, как сталь.

Я молчал. В висках стучало чуть чаще, чем следовало. И только через пару секунд ответил:

— Не знал про такие тонкости. Если честно, я думал, это тот самый водяной, про которого написано в тетрадке старого князя. Такой… простоватый мужичок в мешковатой одежде. С котелком, которого дома тиранит сварливая жена.

Морозов скосил на меня взгляд. Лёгкая, добрая укоризна отразилась в его лице — без раздражения. Он посмотрел на меня с усталой теплотой, с какой взрослые поправляют младших, когда те путают сказки с жизнью.

— Это только одна тетрадь, — произнес он спокойно. — А их немного больше, княже.

Я прикусил губу, кивнул. И всё же не удержался:

— Вам стоило меня предупредить.

Голос прозвучал не обвиняюще. Скорее с оттенком досады на самого себя. Вышло все так, словно я в книге прочёл оглавление и решил, что понял всё содержание.

Морозов усмехнулся, едва заметно. Слегка щурясь, как человек, у которого всё было при себе: и аргументы, и терпение.

— Так вы и не спросили о нём ничего, — ответил он. — А если человек не спрашивает, значит, думает, что всё знает. Ну а я… мешать не стал. Это ведь ваше дело — княжить.

И в его тоне не было победы. Только опыт.

— Если честно… я думал, он будет… другим, — пробормотал я.

— В чешуе и ракушках? — переспросил Морозов, уголком губ намекнув на усмешку. — Как в старых сказках рисуют?

Я кивнул, чуть смутившись:

— Ага. Такой… с жабрами, пузом и сеткой на плече. А тут простой человек. Только взгляд другой. А в остальном… ну плещется в бассейне. С русалками. В общем, вполне себе миролюбивый дядька.

Морозов не сразу ответил. Но когда заговорил, голос стал суше, спокойнее и гораздо серьёзнее:

— Не заблуждайтесь, князь. Он из старшего народа. Это не просто нечисть из забавных историй, которые рассказывают на ночь подростки у костра. У таких как Илья свои законы, и свой порядок. Живут по ним, не объясняя никому своих поступков. И если бы он был не в настроении…

Воевода сделал короткую паузу будто давая время осознать правду.

— … Илья бы вас даже не подпустил к себе. Не вышел бы. Не показал своих подруг. Ни слова бы не сказал. Водяные на редкость молчаливые существа. Они даже убивают тихо, бзе единого звука.

От этих слов я замер. Даже спина выпрямилась словно сама по себе. Я медленно повернул голову к воеводе. Он же, как ни в чём не бывало, продолжал глядеть вперёд, руки уверенно держали руль. Будто делился сведением, а не предупреждением.

— И если бы вы ему там не пожали ладонь, — продолжил он, не сбавляя тона, — не скрепили по правилам договор, он бы завтра уже и не вспомнил, что вы приходили. Не счёл нужным.

Он помолчал, потом скосил на меня взгляд и, чуть хмыкнув, добавил:

— К слову, ловко вы это придумали, князь. Пристроить его на уважаемую человеками должность. Он ведь и впрямь хочет командовать людьми. И отказать вам не смог. Даже если бы хотел. Когда тебе протягивают руку — и предлагают такой заманчивый пост… тут уж не отвертишься.

Я не ответил. Только кивнул медленно, принимая сказанное как есть. За окном всё шло своим чередом: мокрая дорога, приглушённый свет, дыхание машины. А внутри оседало понимание, что сегодня всё было куда тоньше, чем я сначала подумал. И что этот самый «миролюбивый дядька» вполне мог бы превратиться в нечто совсем иное — если бы я не нашел верных слов.

Машина выехала из леса и плавно свернула в объезд города.

Я молчал немного, вслушиваясь в ровное гудение мотора, а потом обратился к Морозову:

— Думаете, он справится? На новой должности?

Воевода хмыкнул, будто давая себе время на ответ. Потом кивнул:

— Думаю, у него хватит зубов, чтобы перегрызть сеть, если надо.

Я усмехнулся краем губ. Образ был яркий. Но Морозов не остановился. Продолжил, спокойно, как человек, знающий, о чём говорит:

— И с людьми он поладит. Особенно с нашими. У нас ведь не только приказами управляют. Тут нужно… с понятием. А он не один. Русалки рядом будут. Всегда при деле, улыбаются, щебечут, как они это умеют. Людей разоружают не магией, а манерой. Парни от них хмелеют, даже не пробуя алкоголя. И если такая к кому подойдёт, да скажет тихо, почти шёпотом: «не бери мелочь, пусти её жить» — никто не ослушается. Весь улов за борт скинут.

Он сделал паузу, чтобы перевести дыхание, а потом добавил, чуть понизив голос:

— Тут другое дело, князь. Сложнее. На должности начальника рыбохраны уже назначен человек.

Я слегка нахмурился, но не перебил. Воевода продолжал, сдержанно, без нотаций:

— Это государева служба. По уставу кандидатуру предлагает князь. Но утверждают — Совет. Большинством голосов. А там, вы же знаете… кто за Илью проголосует?

Я молча кивнул, глядя во тьму за стеклом, где поля медленно сменялись редкими огнями далеких деревень. Там, где кончалась земля — начиналась политика. А в ней, как ни странно, всегда требовалось больше осторожности, чем даже в разговоре с водяным.

— И что за человек на должности? — нахмурился я, скользнув взглядом по потемневшей полосе дороги.

Воевода криво усмехнулся, как будто проглотил что-то неприятное, но не смертельное. Пожал плечами с таким выражением, словно не знал, с какой стороны к вопросу подступиться.

— Курносов, — сказал он наконец. — Про таких говорят — ни рыба, ни мясо.

Замолчал, как будто сам себе не верил, но потом всё же продолжил:

— Особо не отсвечивает. Оклад получает, сидит в своей конторке и, если честно, носа оттуда не высовывает. Пару раз мы виделись с ним по делам. Ни резок, ни глуп. И в этом-то вся его беда. Вроде бы не придерёшься, а с другой стороны — без пинка от стула не оторвётся. Не инициативный, не острый, не сердитый. Ему бы только бумаги подписывать да печать ставить. Без характера человек, без стержня.

— Понятно, — кивнул я. — Что-нибудь придумаю. Всё равно Илье сперва нужно через Синод пройти. Зарегистрироваться, легализоваться, на учет встать…

Я говорил спокойно, без нажима, но мысль в голове уже оформилась.

— Но вы правы, — продолжил я. — Прежде чем двигать кого-то на должность, надо узнать, кто её сейчас занимает. Что за человек, чем живет, на что надеется.

Морозов повернул ко мне голову — не резко, но внимательно.

— Хотите его подсидеть? — спросил с прищуром. В голосе не было упрёка. Скорее интерес.

Я чуть усмехнулся.

— Любому человеку надо занимать место, которое ему подходит, — заметил я негромко. — Если он тёплого кресла держится, а душа у него в другом месте, значит, и не его это должность вовсе.