Память льда - Эриксон Стивен

— А Скворец? — спросила Хватка.

— Тут я ничего не могу сказать, — кисло улыбнулся Молоток.

— Скажи, целитель, это только твои подозрения?

— Нет. Всего прежнего взвода Скворца. Колотун явно что-то чует. Ходок — тот постоянно скалит зубы. Я этого баргаста хорошо изучил: если он так себя ведет, значит точно что-то разнюхал. Может, и сам толком не знает, что именно затевается, но обязательно будет скалиться.

Хватка кивнула. В последние дни она тоже постоянно видела Ходока ухмыляющимся, и ее это порядком злило.

Как всегда, словно бы из ниоткуда появилась Мутная.

«Тебя мне только не хватало!» — подумала лейтенант.

— Прошу прощения, но капитан меня учуял. Уж не знаю, каким образом. Так что я почти ничего не слышала. А еще он просил передать, что привал закончен.

— Наконец-то, — проворчала Хватка. — Я уже начала примерзать к этому пню.

— Я бы уж лучше согласился пролететь над этими лесами, чем пробираться сквозь них, — признался Молоток. — Мрачные они какие-то.

— Зато вроде как пустые.

Целитель неопределенно пожал плечами:

— Похоже на то. Если нам чего следует и опасаться, так это не леса, а неба.

Хватка поднялась с пня:

— Идемте со мной. Пора будить остальных.

Движение армии Каладана Бруда к Маурику больше напоминало… прогулку, где одни гуляющие двигались с той скоростью, какая им доступна, а другие — например, «Серые мечи» и воинство Ворчуна — с такой, какая им нравится. В результате этих вольностей армия растянулась почти на лигу. «Серые мечи» и Легион Трейка, предпочитавшие неспешность, плелись в самом конце.

Ехали они по бывшему торговому тракту, который уже потихоньку начал зарастать травой. Итковиан избрал себе общество Ворчуна и Каменной. Чтобы скоротать время, даруджийцы рассказывали разные истории из прошлого, когда оба сопровождали купеческие караваны. Поскольку их взгляды на те или иные события не всегда совпадали, повествование часто сменялось оживленной перепалкой. Итковиан вдруг поймал себя на том, что с удовольствием слушает не только сами байки, но и обмен эпитетами, которыми щедро награждали друг друга Ворчун и Каменная.

Давным-давно уже бывший несокрушимый щит не позволял себе такого удовольствия. Он стал высоко ценить их компанию, в особенности его подкупало ужасающее презрение обоих к вежливости.

Лишь иногда Итковиан подъезжал к «Серым мечам», говорил с новыми несокрушимым щитом и дестриантом, однако быстро ощущал, что он здесь лишний. «Серые мечи» возрождались. Им некогда было оплакивать прошлое. Останавливаясь на ночлег, они не торопились поскорее забраться в шатры или рассесться у костров, а учили бывших тенескариев азам воинского ремесла. И чем увереннее становились его прежние соратники, тем сильнее Итковиан ощущал себя рядом с ними чужаком. Ему делалось грустно: долгие годы армия была его семьей, единственной семьей, какую он знал во взрослой жизни.

Однако наряду с этим он испытывал гордость: ведь это как-никак были его наследники. Наблюдая за тем, какой стала Норула, Итковиан впервые задумался о том, как сам он в былые времена выглядел со стороны. Должно быть, точно таким же когда-то видели его другие: отстраненным, бескомпромиссным и предельно сдержанным. Не человеком, а исполнителем воли Фэнера. Хорошо, что тогда рядом с ним находились Брухалиан и Карнадас, всегда готовые помочь и поддержать. А на кого опереться бывшему старшему сержанту Норуле? Или капанской девчонке Вельбаре, чей послужной список и вовсе исчислялся месяцами? Итковиан понимал, насколько тяжело и одиноко сейчас новому несокрушимому щиту, однако он, увы, ничем не мог облегчить ее тяготы. Вправе ли давать советы тот, кто не уберег своего бога? Мысли о собственной причастности к падению Фэнера крепко засели в мозгу Итковиана.

Его возвращение к Ворчуну и Каменной всякий раз отдавало горьким привкусом бегства.

— Любишь ты мусолить прошлое, — однажды заметил ему Ворчун.

— Разве я один такой? — удивился Итковиан.

— Не один, это уж точно. Вот и Бьюк…

— Что взять с Бьюка? — фыркнула Каменная. — Он был пьяницей.

— Глупо видеть в нем только пьяницу, — угрюмо возразил ей Ворчун. — Бьюк тащил на своих плечах…

— Довольно об этом!

К удивлению Итковиана, его спутник послушно умолк.

«Как же, помню я этого Бьюка. Он тащил на своих плечах гибель дорогих ему людей».

— Не надо меня щадить, — сказал он Каменной. — Я вам обоим напоминаю Бьюка, да? Я не сержусь. Мне вот что любопытно: похоже, ваш печальный друг жаждал искупления вины. Тогда почему он отверг мое предложение, когда я еще был несокрушимым щитом? У него бы сразу прибавилось сил.

— Ничего подобного, — возразила Каменная. — После гибели родных Бьюк почти не пил, а если и напивался, то лишь в тех случаях, когда муки становились совсем уж невыносимыми. Он жаждал искупления, но не затем, чтобы жить дальше. Он искал смерти и считал, что смерть искупит его вину.

— Помереть можно и в канаве, упав мордой вниз, — заметил Ворчун. — Он искал не просто смерти, а достойной смерти. Только это, по мнению Бьюка, могло искупить его вину перед погибшей семьей. Извращенная, надо сказать, логика, но таков уж Бьюк. Для меня он никогда не был загадкой.

— Потому что вы с ним похожи, — язвительно бросила женщина. — Хотя у тебя никто и не сгинул на пожаре, а самая крупная твоя потеря — та шлюшка, сбежавшая с торговцем.

— Слушай, Каменная! — взревел Ворчун. — Вообще-то, я потерял Харло. И едва не потерял тебя.

«Я помню. Харло… тогда, на равнине. И Каменная умерла бы от ран, если бы не малазанский целитель».

— Я думаю, — сказал Итковиан, — мы с Бьюком по-разному понимаем искупление. Я принимаю страдания и не пытаюсь от них заслониться. Я признаю свою ответственность за все, что сделал и чего не сделал. Когда я был несокрушимым щитом, моя вера требовала, чтобы я освобождал других от боли. Именем Фэнера я даровал их душам покой, не пытаясь судить, кто достоин этого покоя, а кто нет.

— Но твой бог исчез, — напомнила ему Каменная. — Так кому же ты передал эти души?

— Никому. Я по-прежнему несу их в себе.

Каменная недоуменно взглянула на Ворчуна, но тот лишь развел руками:

— Я же говорил тебе, дура.

— Нет, кто дурак, так это наш Итковиан! А как же новый несокрушимый щит? Почему она не заберет у тебя эту непосильную ношу? Как-никак у твоей Норулы есть бог! Если она думает…

Женщина не договорила и дернула поводья.

Итковиан остановил ее, схватив за руку:

— Не надо обвинять Норулу. Она предлагала мне это, как и подобает несокрушимому щиту. Но я отказался: Норула пока не готова взять на свои плечи такую тяжесть. Это раздавит бедняжку, уничтожит ее душу и, возможно, опасно ранит ее бога.

Каменная высвободила руку, но не уехала.

— А скажи, что ты собираешься делать со всеми этими душами?

— Я должен найти способ освободить их. Так сделал бы мой бог.

— Хватит чушь нести! — сверкая глазами, обрушилась на него Каменная. — Ты-то не бог, а всего-навсего смертный! Ты не можешь…

— Но должен. Как видишь, я и похож, и не похож на вашего друга Бьюка. И вообще, простите, что забиваю вам голову своими заботами. Я знаю, что ответ придет, и достаточно скоро. Поэтому мне лучше набраться терпения и ждать. Раньше это всегда срабатывало.

— Тебе лучше знать, как поступить, Итковиан, — подытожил Ворчун. — Это мы с Каменной что-то языки распустили. Ты уж нас прости.

— Не надо извиняться.

— Ну почему у меня нет нормальных друзей? — простонала Каменная. — Без полос на шкуре и кошачьих глаз? Без тысяч душ, громоздящихся на хребте?.. Смотрите: сюда кто-то едет. Может, хоть он окажется обыкновенным человеком? Одет совсем как крестьянин. По виду интеллектом не обременен: небось двух слов толком связать не может. Вот он точно не будет дурить мне голову. Эй, приятель! Чего медлишь? Давай к нам! Езжай сюда!

Долговязый всадник на лошади весьма странного вида и непонятной породы поворотил в их сторону.