Виталий Останин - Остерия «Старый конь»
— Едва поймали! — сообщил барон, снимая шляпу и стряхивая с нее капли. — Умелый бегун!
Мерино указал людям барона на свободный стул, к которому те, без промедления, привязали своего пленника.
— Это, наверное, твой друг Агни? — спросил он у Филина. Тот в ответ лишь зыркнул злыми глазами, чем полностью ответил на вопрос.
— Что вам уже удалось узнать? — да Гора бросил наконец свою шляпу на стол и прошел к стойке бара, скользя взглядом по бутылкам. — Я налью себе вина, с вашего позволения?
— Конечно, ваша светлость! Позвольте мне!
Мерино подошел к стойке, выбрал открытую уже бутылку с келлиарским красным и разлил ее в два бокала. Спросил в полголоса:
— Бенито, ты дом Пороцца оцепил?
— Да, конечно, — принимая бокал ответил барон. — Два десятка городской стражи во главе с Бронзино. Лично! Никто не проскочит.
— Тогда давай здесь заканчивать — и туда. Третий из наших клиентов там. Скорее всего, с чертежами. Нужно быстро брать всех.
— Ты мне по пути расскажешь, что накопал?
— Да. Оставь тут людей, пусть присмотрят за пленными.
— Хорошо. — Барон сделал глоток вина, отставил кубок, быстро отдал своим людям распоряжения и приглашающим жестом указал на дверь:
— Прошу вас, синьор Лик. Карета в квартале отсюда. Не хотелось привлекать к вам внимания.
Спустя некоторое время, минут двадцать, не больше, от хорошего настроения кансильера безопасности не осталось и следа.
— Что значит «сбежали»?! — ревел барон да Гора надвигаясь на начальника городской стражи. Худощавый аристократ был ниже дородного Андреа да Бронзино, моложе лет на двадцать, но сейчас словно бы нависал над ним. Сыграла роль и въевшаяся в кость солдатская привычка Бронзино тянуться во фрунт во время крика начальства.
— Дом мы оцепили, но, видимо поздно. Ушли налетчики. — наконец начал объяснятся начальник городской стражи. — В доме только купец с гостем и слугами своими. Охрана гостя ушла часом раньше нашего прихода.
— Так у нас вся охрана его? — сбился с гневного тона Бенедикт да Гора. Теперь его тон стал недоуменным. — Еще кто-то был?
— Купчина скафильский говорит, что он в охрану конвоя не меньше шести человек всегда берет. И в этот раз шестеро с ним было.
— У нас двое. Четверо, выходит, ушли… Обманул нас, Филин… — протянул да Гора. Обернулся к Мерино: — Какие мысли будут, синьор Лик?
Мерино стоял чуть в стороне от сгрудившимися перед начальством стражниками и глядел куда-то в сторону невидимых за моросью и ночной темнотой доков. Вопрос воспитанника выдернул его из задумчивости, и он обратил свое лицо к барону.
— Что?
— Я говорю, какие мысли? Что дальше делать? Двое из охраны купца у нас, еще четверо ушли с бумагами. Сам купец, похоже, не причастен. Мы в том же самом месте, откуда начали…
Барон не то чтобы спрашивал у Мерино совета, скорее размышлял вслух. Собственно, привычку эту он перенял у своего наставника. И тот не обманул ожиданий, включился в обсуждение.
— Ну почему же, ваша светлость. Вовсе не в начале. Эти люди не смогут уйти далеко. В чужом городе им понадобится помощь. А мы примерно представляем, к кому они обратятся.
— И к кому же?
— Давайте обсудим это не здесь, господин барон. Пойдемте в мою остерию, там как раз и товарищи беглецов заждались. Если чего-то сами не поймем, — у них спросим. А вы… — Мерино чуть понизил голос, чтобы не смущать начальника городской стражи тем, что отдает распоряжения кансильеру безопасности герцогства, — …блокировали бы пока порт и все выходы с Пыльной улицы.
— Синьор да Бронзино! — окликнул Бенедикт начальника стражи. — Распорядитесь послать людей в порт. Суда не выпускать без моего личного разрешения! И полностью перекрыть все выходы с Пыльника! Чтобы ни одна крыса не сбежала! А затем прошу вас присоединиться ко мне в остерии господина Лика. Там есть пленные, которых нужно сопроводить в допросную.
Retrospectare
9 июня 773 год
Бельк, защитник
Усадьба Капо.
Мерино здесь нравилось. Тихо, спокойно, хорошая, не пригоревшая на костре еда, полно времени на обдумывание всего, чего только голове угодно. Например, тот удивительный факт, что очень хорошая гончая стала воспитателем дворянского сына и даже находит в этом определенное удовольствие. И, что удивительнее, практически не скучает по прежней службе.
Во многом это заслуга Бенедикта. Воспитанник, прямо сказать, радует. Впитывает знания словно губка, четко понимая своим полудетским еще умом, что все это дается ему не для развлечения, а для выживания. Понемногу гончая стал прикипать к этому живому, неунывающему пареньку, которого не пугали ни изнурительные тренировки, ни толстенные книги, ни скучные учителя, выписанные бароном из Сольфик Хуна. Сам бы Мерино в возрасте Бенедикта от такого бы попросту спятил и сбежал.
Да, мальчишке не позавидовал бы и преступник на герцогских каменоломнях. Обучение фехтованию, физические упражнения, зубрежка священных текстов и исторических фактов, заучивание всех сколько-нибудь значимых фамилий, их взаимоотношений друг с другом, сильных и слабых сторон каждого рода. И все это — каждый день! Отдых только на сон, да еще на прием пищи. И снова: тренировка с лошадью, тренировка со шпагой (мечом, кинжалом, арбалетом, пистолем, мушкетом — тут уж как наставник определит), затем доклад по благородным домам Товизирона, экзамен по знанию языка преступников, нормам права во Фрейвелинге и сравнения оных со скафильскими.
Баронет был один, а учителей и наставников, пусть и приезжающих на время, — пруд пруди. Мерино с друзьями выделялись на их фоне тем, что учили практическим аспектам вполне академических знаний. Если учитель фехтования гонял его по атаке и защите согласно канонам ниальской фехтовальной школы, то Горота показывал, как нанести удар, когда противник этого не ждет: например, из положения лежа в грязи. Бельк демонстрировал, как с помощью ножа выстоять против противника со шпагой и как использовать местность в бою. Мерино же обучал парня думать. Думать как преступник, как беглец, как аристократ, как лавочник. Думать — и примерять на себя личины этих людей, их походку, мимику, жесты.
А еще он рассказывал истории.
Гончую поносило по свету от края империи до края, от скафильских каменистых берегов, до залитых жарким солнцем димаутрианских колоний. Он многое видел и из многого сумел извлечь уроки, которыми теперь делился с баронетом. Рассказчик из него вышел не ахти какой, но он как-то сам увлекся этим новым для себя амплуа. Нет, истории и байки он и раньше травил: за кружкой пива в таверне, на привале у костра, в долгом пути под мерное укачивание лошадиного шага. Но теперь он стал добавлять в свои рассказы некую мораль. Не просто смешная история, а смешная история, которая учит. Разумеется, основным слушателем этих историй стал баронет.
К сожалению, Мерино не всегда учитывал, что его слушатели могут быть не в курсе подоплеки описываемых событий, а значит, не могут в полной мере оценить иронию истории. Как происходило и в этот раз.
В полдень солнечного, но совсем не теплого весеннего дня, после того как Бенедикт отчитался по устройству городского управления в Оутембрийской Лиге вольных городов, Мерино решил поделиться с ним подходящей к случаю историей. Его личного столкновения с духовенством вольного города Сир. Произошла история уже больше пяти лет назад, Бельк с Горотой знали ее едва ли не наизусть — под каждую посиделку, что называется, шла, — а потому, безо всякого уважения к рассказчику, разошлись по своим делам: Горота — очаровывать какую-то селянку своим городским шармом и обходительностью, а Бельк — выгуливать своего котенка, с которым стал просто неразлучен. Так что слушатель у Мерино, как и всегда, остался только один — сам воспитанник.
— И тогда я не выдержал и поднялся прямо посреди проповеди! Представь себе удивление этого жирного каплуна в рясе! Встал и говорю: а что, лично Патрик вам запрещает псалмы на родном языке читать?
Бенедикт неуверенно улыбнулся. По интонации, с которой Мерино закончил фразу, получалось, что где-то здесь и пряталась соль шутки, но понять ее баронет не мог. Мерино, правильно истолковав мимику Бенедикта, взялся пояснять — с хорошо скрываемым разочарованием: ведь никакому рассказчику не нравится, когда весь юмор его истории оказывается непонятым из-за незнания.
— Тут штука в том, Бенито, что одной из основных претензий Оутембрийской Лиги к императору был именно запрет на чтение священных текстов на родном языке. Они возмущались, считая, что император их, бедных, притесняет ни за что, не дает молиться Единому на языке отцов. У лавочников Лиги вообще на этом деле пунктик: родового и жалованного дворянства у них нет, а деньги есть. И хочется быть не хуже других. А не получается, потому как самый бедный и зачуханный провинциальный виконт и безземельный кавальер на самого богатого торговца Лиги смотрит как на вошь. Вот они и пытаются выделиться как-то. Начали в своих городских храмах службы вести, зачитывая священные тексты не на каноническом старо-митриурийском, а на вполне современном сагаре49. Священные книги стали переводить на него. Потом придумали себе гонения за это. Дескать, Император запретил — и так далее. Нашли защитников в лице карфенакских святош, которые, теряя влияние на умы в последние годы, решили провести реформу Церкви, объединив все течения и конфессии империи в универсалистские догматы. На деле же запрет исходил от Святого престола, то есть от тех же карфенакцев, причем даже не запрет, а канон вселенского собора пятисотлетней давности, а Патрику, на то, кто на каком языке молится, всегда было плевать!
