Танит Ли - Повелитель гроз. Анакир. Белая змея
Ральднор ничего не сказал. Этот человек вызывал у него тревогу; кроме того, долгие дни одиночества сделали его еще более необщительным.
— По ночам, — внезапно заговорил мужчина, — в холодные месяцы по развалинам рыщут дикие звери. Будет лучше, если ты найдешь себе какое-нибудь местечко, где можно отсидеться.
— Большое спасибо за совет.
— Я не просил благодарности, а ты, думаю, в действительности ее и не испытываешь. — Мужчина поднялся, и черная волчица вместе с ним. — Меня зовут Орван, и я приглашаю тебя разделить наш очаг — то есть, очаг моей семьи, моих родных по моему выбору, а не по крови.
Ральднор колебался между смущением и нежеланием. И все же казалось более разумным провести эту ночь в приличных условиях, чем бродить по городу в поисках какой-нибудь промозглой щели. Он мгновенно почувствовал, что невыносимо устал, как будто все утомление его спонтанного бегства вдруг разом обрушилось на него.
— Идем, — сказал Орван.
— У меня есть немного денег. Я заплачу за все, что вы дадите мне.
— Деньги? О, в городе они никого не интересуют. Здесь процветает мена.
Ральднор поднялся на ноги и позволил новому знакомому отвести его вниз по лестнице вслед за скачущей впереди волчицей.
Проснулся он, когда ясное небо уже сияло холодной гиацинтовой синевой позднего утра, от странного нагромождения фантасмагорических снов. Он лежал на жестком тюфячке, набитом соломой, положив голову на выцветшую парчовую подушку и накрытый щедрой грудой мехов и одеял. Он вспомнил, что находится в доме Орвана, далеко не сразу. По крайней мере дом Орван себе присвоил. Что за семейство некогда обитало в этих величественных сумрачных комнатах и сновало вверх-вниз по широкой лестнице, ведала лишь Она одна.
Ральднор выбрался из постели и принялся одеваться. В комнате было морозно — сквозь сломанные ставни и трещины в потолке проникал холодный воздух. Он вспомнил, что прошлой ночью в камине большого круглого зала внизу пылал огонь, и его покормили горячим супом с ячменным хлебом. Парень с узким худым лицом и глубоко посаженными глазами сидел перед огнем, плетя корзины. В стороне на скамеечке стояла изящная, но еще не отполированная статуэтка стройной и гибкой девушки. Орван взял ее в руки, похвалив за красоту, и юноша покачал головой с отрицательной полуулыбкой.
— Это Рас, который не понимает собственного таланта. А это атрибут той жизни, которую мы ведем. Все мы здесь время от времени плетем корзины, чтобы обменять их на еду и прочую роскошь.
Позднее, когда они ели, откуда-то сверху донесся шорох, похожий на трепет большого мотылька.
— Йахейль, — сказал Орван. — Его отец был элирианцем, — добавил он нарочито грубо, — и он унаследовал от него их тягу к астрологии. Целыми днями торчит на чердаке.
Орван отвел Ральднору эту маленькую комнатушку и дал тюфяк с покрывалами и подушку, сделанную в Зарависсе, как сообщил ему Орван. Ральднор удивился, как она здесь очутилась.
В темноте лестницы мимо него промелькнула какая-то тень. Йахейль? Он уловил лишь впечатление какого-то призрачного шелестящего существа, но мельком увиденные темные волосы над черной мантией странным образом успокоили его. Возможно, астролог тоже мог разговаривать лишь при помощи губ.
Одевшись, Ральднор спустился по лестнице и очутился в зале. Небольшая змейка-альбинос из тех, что живут в каменных стенах домов, грациозно скользнула под дверь, чтобы понежиться на солнышке. Больше никого не было. Ни Раса, ни Орвана было не видно, и Ральднор заметил, что куча корзин куда-то исчезла вместе с ними. На щербатом столе под салфеткой были оставлены несколько ломтей хлеба и кувшинчик с молоком. Ральднор поел и попил, хотя и не досыта, сознавая бедность этих людей, которая казалась еще хуже — пусть даже, как ни странно, и не настолько угнетающей — чем бедность деревенских жителей. Возможно, причина крылась в том, что они сами выбрали такую жизнь, предпочтя ее крестьянскому труду.
В камине все еще горел огонь, и он подбросил в него несколько прутиков. И вдруг остро ощутил чье-то присутствие. Он выпрямился и медленно обернулся, обнаружив зашедшую с улицы девушку. Она держала одну из их корзин, наполненную яйцами, a May, черная волчица, стояла у ее ног. Он был поражен, охвачен нелепым трепетом, ибо она показалась ему совершенно нереальной, чем-то вроде видения, сотканного из света, или статуэтки из молочного хрусталя. Она была сама белизна — даже поношенное платье, казалось, сияло отраженным от нее светом, и все это обрамляли волосы, похожие на развевающуюся на ветру блестящую мишуру.
Но и она тоже казалась изумленной, почти испуганной, прижимая к себе корзину.
— Орван дал мне приют, — сказал он, чтобы успокоить ее, раздумывая, не принадлежит ли и она тоже к орвановой «семье по выбору».
Она опустила таза, ничего не сказав, и вошла в комнату, опустив корзину на стол. Когда она проходила мимо него, он ощутил властный прилив желания — но его привлекла скорее ее необычность, чем ее плоть.
— Меня зовут Ральднор. Могу я узнать твое имя?
— Аниси.
— Чудесное имя и очень тебе подходит.
— Это искаженное «Ашнезеа», — прошептала она, точно разволновавшаяся, но эрудированная ученица, — как и Ашне’е.
— Правда? Ну, твое имя нравится мне больше остальных.
Она мгновенно залилась краской, и этот румянец странно взволновал его. Он протянул руку и благоговейно коснулся пальцами пряди ее белых волос.
— Сначала я решил, что ты призрак. Или какая-нибудь богиня.
— Мне уже пора, — отозвалась она смущенно.
Он увидел, что она дрожит, и обнаружил, что та застенчивая робость, которую он вызывал у нее, необычайно возбуждает его, возможно, просто потому, что это было хоть какое-то ответно чувство. Он скользнул рукой к ее затылку и склонился к ее губам, но в самый последний миг сентиментальное уважение к ее явной невинности остановило его, и он запечатлел на ее губах исключительно целомудренный поцелуй, прежде чем отпустить ее. Но все равно заметил в ее глазах слезы. Его тело вполне внятно сообщило ей о его намерениях вместо него. Он с ленивой презрительностью проговорил:
— Прошу прощения. Ты произвела на меня слишком большое впечатление.
Она бросилась к двери, вызвав у него какое-то презрительно-веселое изумление. А потом, безо всякого предупреждения, голова у него вдруг закружилась, и он пошатнулся, словно пьяный. Череп его пронзила такая острая и невыносимая боль, что он даже вскрикнул. Она застыла на пороге, глядя на него широко раскрытыми глазами, и в этот миг он ощутил прикосновение ее разума.
