Театр Духов: Весеннее Нашествие (СИ) - Ранжевский Алексей

Кордис одобрительно взглянул на Ричарда и Барсонта – сына и отца – внутренне ликуя семейному единству и готовности следовать за ним. В кои-то веки всё складывалось в интересах фамилии. И пусть Ричард не сразу склонился судьбе, в конечном итоге, он всё же одумался и решил подчиниться воле отца, стремившегося воспитать в сыне храбрость и мужество. «В нём заиграла кровушка предков», — сказал себе Кордис и уже собирался кивнуть Эстеральду, управлявшему обозом, в знак выступать.

Женская фигура, выбежавшая ни с того ни с сего из дубравы оградного леса, остановила его, и он присмотрелся; от деревьев заповедника, в чертогах которого они повстречали Парселию одним часом ранее, бежала разодетая девица, преодолевавшая волнистую кладку дороги под чередой фонарных столбов. Расшитое лазурное платье и такая же шляпка бросались в глаза на зелёном пейзаже, но лицо юной дамы, когда Кордис считал его остротой зрения, удивило по более, чем неуместный к подобным прогулкам наряд.

— Надо же, чья-то невеста, — сказал он, и все во мгновение ока развернули лошадей к склону холма, по которому к ним приближалась девица.

— Милайя? Что она делает здесь? — спросил было Ласток, обуздывая своего вороного коня. Девушка спешно добралась к равнине конюшен и к ней, пешим шагом, подошёл Франс Мариола, до сих пор не оседлавший своего скакуна. Отец и дочь о чём-то зашептались; и хоть остальные не слышали их разговора, по лицу Милайи становилось понятно, что девушка взволнована и нуждается в помощи.

— Я еду с тобой, — едва слышно сказала она, пронизывая обиженным взглядом отца.

— Что с тобой, Мила? — с родительским сочувствием вопросил Франс. — И почему ты не дома?

— Тебе действительно хочется знать? — Девушка спустила декольте с пышной оборкой в виде белоснежных роз, и Франс увидел свежий красный след на её коже, оставленный не сильным, но унизительным ударом кнута или розги.

— Анстра, — почти машинально произнёс Франс. Милайя насмешливо фыркнула.

— Даже сейчас, наблюдая униженную дочь, ты восхищаешься ею, этой холодной гадюкой.

Франс был тронут замечанием дочери. Он подошёл и обнял её, бережно приголубив за талию справа, а на ухо шепнул:

— Ты поедешь, но будешь молчать, это ясно тебе?

Большего Милайе не требовалось. С незамеченной злостью она освободилась от отцовских объятий и подошла к свите Кордиса Фэстхорса. Они наблюдали за ней с высоты конских сёдел и были обречены пребывать в блаженном неведении относительно реальных причин её появления.

— Славные господа, — вдруг сказала девица, совершив реверанс. Всадники учтиво поклонились, а Кордис приподнял треуголку и вернул её на голову, молча поприветствовав молодое наследие семьи Мариола. Ласток, тем временем, спешился, и подойдя, взял её за руку, не желая на людях касаться любимой губами. Зато все заметили, как на лице её брызнули слёзы, и всем показалось, что вызваны они наплывом чувств к жениху.

— Одну бы тебя не пустили, — произнёс Ласток, собирая в ладонь её слёзки. —Ты что, убежала? Ради меня? — вопрошал его полный наивности лик.

— Мой милый, как могла ждать я, пока ты возвратишься с далёкой степи? — спросила невинно Милайя. — Меня истязали коварные мысли о том, что ты не вернёшься, и вот я смотрю на тебя, в одиночку преодолевшая ради любви твоей оградный лесок. — Мила передала Ластоку его золочёный аксельбант, оставленный им на одной из ветвей, когда он гонялся за воплем посыльного, в последствии спасённого от гущи болота. — Идя по вашему следу, я нашла твои шнурочки, — сказала девица. Ласток положил аксельбант во внутренний карман и задал ещё пару вопросов, сбитый с толку негаданной встречей.

— Если юная дама изволит отправиться с нами, то она должна знать, что особых изысков в нашей экскурсии ей ждать не придётся, — давал понять Кордис, предугадывая дальнейший ход дел. — Путь наш опасен и долог.

— Дочка, ты твёрдо стоишь на своём? — подыграл Мариола с заботой в словах. — У тебя же белья с собой нет, чтобы переодеться… Чёрт бы побрал твою злостную мать, — вновь зашептал он ей на ухо, в момент, когда Ласток обратно залез на коня.

Милайя повернулась к Эстеральду, сидевшему за тягловой четвёркой.

— Господин Осби, сердце зовёт меня с вами в дорогу! Найдутся ли в вашем обозе женские принадлежности, которыми я могла бы воспользоваться при нужде? — спросила девица.

— Ну, будуаров я с собой не везу, — сказал Эстеральд. — Однако имею кошель, полный денежных купюр, и с радостью покрою им расходы невестки на необходимое ей. «Всё что мило в нашем свете, то подвластно карие́тте!» — процитировал обозничий народную мудрость. — Но почему вы одна, в самом деле? И почему вас не собрали заранее? — удивлённо добавил он вслед.

— Так распорядились всевышние, — вздохнула Милайя, начиная испытывать неловкость от всеобщего внимания.

— Коли сударыне будет угодно, — заговорила Парселия почтительным голосом, — она обнаружит в моём саквояже всё, что ей требуется. Приличную лавку мы сыщем не скоро.

— Как вы снисходительны, подруга, — обратилась Милайя к офицерше смотрителей, не состоявшей в дворянском сословии и выглядевшей старше её.

— Право же, это честь познакомиться с вами, — улыбнулась Парселия, двояко погладив осёдланную кобылку-альбиноса по кремовой гриве.

Выяснилось, что невеста Ластока не в состоянии ехать верхом в связи с исключительным женским нарядом, предназначенным, в первую очередь, для красования. Она нарядилась в пышное платье, положившись на впечатление, производимое подобной одеждой на чёрствых мужчин. А облачись она в даму-кавалериста, кто же посмотрит ей вслед? Не говоря о желании взять в компаньоны, – размышлял её чувственный, девичий ум. С сим, оставалось лишь выделить девушке место в загруженной товарами карете, о содержимом которой Эстеральд стал беспокоиться. Он открыл дверь экипажа Милайе. «Только пожалуйста, ничего не касайтесь и не раскрывайте закрытое, как бы того не желало ваше любопытство! — попросил господин Осби. — Возможно среди этих нагромождений находится то, что я подарю вам на свадьбу, и мне бы отнюдь не хотелось, чтобы возможный подарок попал вам на глаза раньше времени», — поспешно добавил он в знак оправдания. Мила пробралась в тёмный салон экипажа, едва выкроив место для того, чтобы сесть, и выпросила разрешение открыть два окна, чтобы не ехать весь день в духоте. Девушка пообещала, что не тронет товаров и кончиком пальца, если они сами не завалят её вследствие резкой остановки. Эстеральд пошёл на компромисс, посоветовав не открывать занавески больше чем на половину, якобы затем, чтобы Милайя не простудилась. Улыбнувшись и захлопнув за девушкой дверь, обозничий свёл брови, наморщившись. «Дева и джины в одном экипаже – помесь рискованная, — сказал он себе, почесав чёрную бороду. — Но так уж сложилось».

— И что, эта прелесть поедет вот так, взаперти? — спросила с затуманенным взором Парселия, не зная, к кому обращается.

— Я сожалею не менее вашего, — промолвил ей Барсонт, нашедший в Милайе похожесть и на служанку Оленн, и на ушедшую в другие пространства супругу. — Все красавицы обладают общими чертами, — негромко добавил старик.

Франс Мариола продолжал оставаться на своих двух, как будто намеренно не утруждая себя вопросом отсутствия собственной лошади. Он отошёл от обоза и всадников, окружённых прислугой, вынул из кожаных ножен старинный кинжал с крюкообразным, руническим лезвием, и вытянул оккультное орудие перед собой, левой рукой доставая из-под ремешков на бедре кремнёвый брусочек. Применив на виду у попутчиков кинжал как кресало, единым скользящим движением он высек из кремня сноп ярких искр, вспыхнувших на заострённом кольце его крюка и посыпавшихся на траву золотым дождём крошек. «Светом Лазуриума и Осфиерата, я призываю тебя, — воззвал Мариола, глядя на дымившуюся лужицу искр. — Приди и служи мне, союзник Атуемса!» — крикнул он твёрдо. Дым закружился, потемнел, обуянный ветром из потустороннего, и поднял на воздух высеченные только что искры. Затем, буйный вихрь, с треском салюта, легко разорвался и преобразился в жеребца-призрака, гарцующего волей неведомых сил. Франс оседлал его изогнутую спину и ткнул жеребца шенкелями под выступавшие рёбра. Сакроягерь направлял «союзника» вязью поводьев, состоявшей из множества длинных костяшек-шнурков, являвшихся, по совместительству, и гривой животного. Когда он проехал на нём перед спутниками, те обратили внимание на глаза жеребца – залитые холодящим светом две впадины – и кое-кому стало не по себе. Несмотря на выразительную худобу, жеребец представлялся всем сильным и стойким, как дьявольский меч, способный поразить всё живое без сожалений и страха. Чей он был, когда жил, и как оказался в руках Экзосоциума? — спросил себя Ричард, намереваясь попозже расспросить Мариолу о приручении этого скакуна. Подобное зрелище он видел впервые.