Невьянская башня - Иванов Алексей Викторович

Акинфий Никитич угрюмо нахмурился. Татищев прищемил его очень даже немало. Отнял Алтай. Натыкал кабаков на заводах. Затеял «выгонку».

— Слушай, что ещё сделаю, коли помогать не будешь. — Татищев глядел Акинфию Никитичу в глаза. — Знаю, что Бахорев с тобой поневоле в сговоре. Ежели ты изловленных раскольников спасать полезешь и своими объявишь, то я за них с тебя подушную подать сдеру за все годы их шатаний. Не заплатишь — арестую твоё железо на Сулёмской пристани и сам продам в зачёт долга. И плевать мне, что у тебя на то железо уже купчие подписаны.

Акинфий Никитич взял с секретера кристалл хрусталя и сжал так, что каменные грани впились в ладонь.

— Прослежу, чтобы всю медь с Выйского, Суксунского и Невьянского заводов ты сдал мне на монетный двор по моей цене, — продолжил Татищев.

— Не разорюсь, — глухо ответил Акинфий Никитич.

— Дозволю «вольницу» на твоих заводах. Пускай твои работники вместо работы ускачут башкирцев грабить.

— И это стерплю.

— Твои земли по реке Утке, за которые Строгановы спорят, им и отпишу.

Акинфий Никитич сопел, наливаясь тёмной кровью.

— Ревизию у тебя проведу. Ты же выход чугуна и железа небось шибко занизил, ну дак я и заберу у тебя лишний уголь: на что он тебе?

Такой удар мог вообще погасить домны и горны Акинфия Никитича.

— Я помню, как государь наш Пётр принудил твоего батюшку принять Невьянск в обмен на Тульский завод. — Татищев обошёл стол и вытянулся во весь свой невеликий рост напротив Акинфия Никитича. — Отобрал у него Малиновскую засеку под Тулой и оставил без угля. Я тоже так могу.

Акинфию Никитичу казалось, что весь его кабинет заполнился звоном и дымом, точно здесь стреляли из пушки. Татищев внимательно смотрел на Акинфия Никитича снизу вверх, будто насадил на нож.

— Я тебе погибели не желаю, — назидательно сказал он. — Просто не буду потворствовать. И не хочу, чтобы ты забывал, кто на Урале главный.

Акинфий Никитич отвернулся, тяжело дыша. Ладно… Придёт время, придёт Шомбер — и аукнутся Татищеву и его спесь, и его затеи…

— Для начала, покуда зима, я у тебя немного возьму. Пришлю реестр, сколько железа и кирпича тебе для меня заготовить.

Акинфий Никитич грузно опустился в резное кресло, будто не слышал Татищева. Трепетал огонь свечи в медном шандале на крышке комода.

— Не в коня твой корм, сапог ты казённый, — глухо произнёс он. — Сам бы подумал, отчего я на твою Благодать не лезу?

Татищев понимающе вздохнул.

— Да вижу я, Никитин, по какой блажи ты от моего предприятия свой нос отвратил. Гордыня заела. Не желаешь с казной трудами сообщаться. Ну — дурак, что я скажу? Даже твой племянник выгоды оценил — со мной приехал, токмо соваться к тебе трусит. Может, хоть ныне судьба научит тебя?

— А может, тебя? — буркнул Акинфий Никитич.

* * * * *

— Ты же не видел Цепня в лицо, Гаврила Семёныч, — сказал Савватий. — Тебе-то зачем со мной идти? А с Бахоревым я давно знаком.

По машинным делам Савватий не раз ездил к Бахореву в Екатеринбурх.

— У тебя своя забота, у меня своя, — пророкотал в ответ Семёнов. — Ты хозяйскую волю исполняешь, а я — пастырский долг. Тамо теляти мои.

Они ждали Бахорева у крыльца Преображенской церкви. Небольшая бревенчатая церковка с кирпичным фундаментом и луковкой над двускатной палаткой стояла между господским домом и угловой башней острога. На раскольничьем Невьянском заводе никонианская вера себя не выпячивала, и церковь словно отступила в сторону от прохожих путей. В этой части острога были только магазейны с заводскими припасами, размещённые в срубах крепостных стен. На маленьком погосте как малинник теснились кресты со снежными шапками на кровлях: здесь лежали мастера, что построили завод.

Почти всю ночь Савватий провёл без сна. Ему было жутко. Жуть не отпустила его до сих пор, хотя сейчас, когда лёгкая метель дымила белым снегом среди крестов, ничто не напоминало о печке и губительном пламени в её чёрном чреве. Ничто не напоминало о женщине, зовущей в огонь.

— Неладное у нас в Невьянске творится, — сказал Савватий.

— «Выгонка», — вздохнул Семёнов.

Савватий догадался, что он всё понял, но лукавит.

— Я не о том, Гаврила Семёныч. Кирша Данилов собрал по кабакам, что за эти дни уже пять человек в печах своей волей сгорели.

Семёнов усмехнулся, поправляя колпак-скуфейку:

— Суесловие хмельное, и Кирша — пустобрёх, скомороший бубенец.

— Однако ж у Медовщикова девчонка и вправду младенца в печь кинула, и Евсей Миронов в печь полез. А жена его Лепестинью в горниле увидела.

— Поблазнило ей, — упрямствовал Гаврила Семёныч.

— Ночью меня самого чуть не заманило, — тихо произнёс Савватий. — И я тоже Лепестинью узнал.

Гаврила Семёныч, худой и сутулый, наклонился против ветра и смотрел на Савватия исподлобья. Снег сыпался на скуфью, на кустистые седые брови Гаврилы Семёныча, ветер шевелил его бороду, трепал понизу по-старинному долгополый армяк. В небе сквозь белёсую бегучую хмарь метели рассеянно светило холодное солнце. Гаврила Семёныч был кремень-человек: не захочет о чём говорить — так хоть ножом режь.

— Ты, Саватей, небось вьюшку в печи не сдвинул. Вот голову и обнесло.

Савватий стряхнул с плеча снег.

— Вашу веру, Гавриил Семёныч, я не порочу. И к учителям вашим я с поклоном. Но что было, то и сказал. Кто-то бродит по Невьянску.

На крылечке церкви появился Никита Бахорев в епанче поверх мундира. Он пружинисто сбежал вниз, держа треуголку в руке, повернулся к церкви, перекрестился, потом надел треуголку и направился к Савватию и Семёнову.

— Здравствуй, Лычагин, — он хлопнул Савватия по плечу.

Бахорев был немного помладше Савватия. Знакомство они свели уже лет пять назад — когда молодой механик Бахорев приехал на горные заводы.

Сын безземельного дворянина из Владимирской губернии, Бахорев ещё недорослем попал в московскую Навигацкую школу. Татищев заприметил сообразительного юнца и отправил на учёбу в Швецию. Бахорев вернулся через два года и вскоре получил от Берг-коллегии указ проследовать на Урал. Генерал де Геннин принял его механическим учеником, потом перевёл в машинные подмастерья. Год назад, снова очутившись на заводах Каменного пояса, Татищев возвысил своего любимца до мастера. В Екатеринбургском ведомстве Бахорев занял такое же место, какое Савватий занимал у Демидова, но Бахореву, дворянину, это не мешало чувствовать себя умнее и выше мужика Лычагина, не говоря уже о старом смутьяне Гавриле Семёнове.

— А тебе же, Семёнов, я не рад, — снисходительно сообщил Бахорев.

Гаврила Семёныч смерил его взглядом с головы до ног.

— Очванился ты, — заметил он. — Похерил своё вежество при генерале?

Генерал де Геннин очень уважал Гаврилу Семёныча. Они сошлись ещё до Акинфия Демидова. Вилим Иваныч командовал олонецкими заводами, а на тех заводах порой работали раскольники Выговских скитов, где Гаврила Семёнов был старцем и первым помощником киновиарха. Генерал завёл тихое приятельство с Гаврилой Буесловом. Встретив его в Невьянске у Демидова, генерал раскрыл свои объятия. Подчиняясь велению Вилима Иваныча, горные офицеры в Екатеринбурхе относились к Гавриле Семёнычу с должной честью. Гаврила Семёныч получил казённый билет на поиск руд, хотя в рудах ничего не смыслил, зато по делам раскольников мог спокойно разъезжать от Олонца до Алтая. И он немало пособил Вилиму Иванычу, оставляя беглых собратьев оседлыми работниками при заводах казны. Акинфий Никитич не возражал: ему тоже требовалось благорасположение генерала. Однако самоуверенный и упрямый Татищев, как всегда, отстраивая новое, поломал всё старое.

— Просьбу Акинфия Никитича я, конечно, уважу, — сказал Бахорев, — пущу тебя, Семёнов, к пленным. Но ты сам подумай, к добру ли оно.

Бахорев не мог отказать Демидову, поскольку Акинфий Никитич сумел ухватить его самым неожиданным образом. В прошлом году Бахорев приехал на Ревдинский завод Акинфия Никитича снять чертежи — и влюбился в юную немочку Луизу, дочь саксонского плавильного мастера Христофора Молле. Саксонца Акинфий Никитич определил потом на Выйский завод. Покуда мастер оставался во власти Акинфия Никитича, Бахорев волей-неволей тоже вынужден был подчиняться. Чтобы не страдало самолюбие, механик Бахорев решил, что он просто сердечно дружит с заводчиком Демидовым.