Джо Аберкромби - Последний довод королей
— Хорошо. Хорошо.
Он осторожно потер щеку. Ногти были черные, обрамленные засохшей кровью, как будто они сходили с плоти.
— За все надо платить свою цену, Занд? За все, что мы делаем?
Глокта почувствовал, как у него задергался глаз.
— Похоже, так.
— Я потерял несколько зубов.
— Вижу и могу посочувствовать. Суп, я думаю…
«Думаю, суп — это отвратительно».
— Я едва могу ходить.
— И это понимаю. Твоя трость станет твоим лучшим другом.
«Как и моим».
— Я жалкая оболочка того, кем я был.
— Разделяю твою боль.
«Разделяю. Чувствую еще острее, чем мою».
Вест медленно покачал высохшей головой.
— Как ты это выдерживаешь?
— По одному шагу, мой старый товарищ. По возможности избегать лестниц и никогда не смотреть в зеркала.
— Мудрый совет.
Вест кашлянул. Его кашель рвался прямо из глубины грудной клетки. Он шумно сглотнул.
— Я думаю, мне недолго осталось.
— Уверен, ты ошибаешься!
Рука Глокты на мгновение потянулась вперед, чтобы прикоснуться к сморщенному плечу Веста, успокоить его. Но он неловко отдернул руку.
«Неподходящая ситуация».
Вест облизнул пустые десны.
— Так уходит большинство из нас. Ни последнего боя. Ни минуты славы. Мы просто… медленно распадаемся на части.
Глокте хотелось сказать что-то оптимистическое.
«Но эти глупости должны слетать с других губ, не с моих. С молодых прелестных губ, и чтобы все зубы были на месте».
— Те, кто погибает на поле брани, в некотором смысле счастливчики. Навсегда молодые. Навсегда прославленные.
Вест кивнул.
— Это для избранных…
Его глаза закатились, он покачнулся и повалился набок. Челенгорм первым поспешил вперед и успел подхватить его, прежде чем он упал на пол. Вест повис на его мощных руках, длинная струя негустой рвоты растекалась по полу.
— Назад, во дворец! — крикнул Крой. — Немедленно!
Бринт поспешно распахнул двери, пока Челенгорм и Крой выводили Веста из комнаты. Он болтался между ними, как тряпка, опираясь руками на их плечи. Его ноги болтались, ботинки царапали пол, плешивая голова склонилась. Глокта замер беспомощно и смотрел, как они уходят, приоткрыв беззубый рот, как будто собирался что-то сказать. Собирался пожелать своему другу удачи, доброго здоровья, хорошего дня.
«Но ни одно из этих пожеланий не подходит к нынешним обстоятельствам».
Двери со стуком закрылись, а Глокта все еще смотрел на них. Его веко дергалось, он чувствовал влагу на щеке.
«Конечно, это не слезы сострадания. И не слезы печали. Я ничего не чувствую, ничего не боюсь, ничто меня не тревожит. Ту часть меня, которая была способна плакать, отрезали в императорской тюрьме. Это лишь соленая водичка, ничего больше. Слабенькая реакция обезображенного лица. Прощай, брат. Прощай, мой единственный друг. И прощай, дух прекрасного Занда дан Глокты. От тебя ничего не останется. Но все к лучшему, конечно. Человек в моем положении не может позволить себе потакать своим слабостям».
Он сделал резкий вдох и вытер лицо ладонью. Прихрамывая, подошел к столу, сел и постарался устроиться удобнее, ощутив неожиданную судорогу в беспалой ступне. Он сосредоточился на документах.
«Признательные протоколы, нерешенные задачи, кропотливая и нужная государственная работа…»
Он поднял голову. Какая-то фигура вышла из тени за одним из высоких книжных шкафов и шагнула вперед, сложив руки на груди. Тот самый человек с обожженным лицом, который пришел вместе с офицерами. Похоже, он отстал, когда все в волнении покинули кабинет.
— Сержант Пайк? — пробормотал Глокта, нахмурившись.
— Именно так я себя называю.
— Называете себя?
Исполосованное шрамами лицо скривилось, изображая насмешливую улыбку.
«Еще более уродливую, чем моя собственная, если такое возможно».
— Конечно, вы не признали меня. В первую же неделю моей работы в кузнице произошел несчастный случай. Так часто бывает в Инглии.
«Инглия? Его голос… Что-то в его голосе…»
— Так и не узнали? А если я подойду ближе?
Он без предупреждения одним прыжком пересек комнату. Глокта еще пытался встать, когда сержант перелетел через стол. Они вместе упали на пол в ворохе разлетевшихся бумаг, Глокта внизу. Он ударился затылком о камень, и его дыхание вырвалось наружу длинным мучительным хрипом.
Он почувствовал, как сталь коснулась его горла. Лицо Пайка находилось в нескольких дюймах от него. Пятнистая масса ожогов вблизи казалась особенно отталкивающей.
— А как сейчас? — прошипел он. — Не узнаете?
Один глаз Глокты задергался, когда волна узнавания нахлынула на него холодным душем.
«Изменился, конечно. Полностью изменился. Но все же я узнаю его».
— Реус, — выдохнул он.
— Он самый. — Реус выговаривал слова с мрачным удовлетворением.
— Ты выжил, — прошептал Глокта сначала с удивлением, потом с нарастающим изумлением. — Ты выжил! Ты крепкий орешек! Гораздо крепче, чем я думал!
Он тихо засмеялся, и слезы снова заструились по его щеке.
— Что-то забавное?
— Все! Ты должен оценить иронию. Когда я поверг столько могущественных врагов, Салем Реус приставил нож к моему горлу. Всегда есть такой нож, которого ты не ждешь, и он острее всех.
— Более острого ножа, чем мой, вы не найдете.
— Тогда режь, парень, я готов. — Глокта откинул голову назад, вытянул шею, прижав ее к холодному металлу. — Я давно готов к этому.
Пальцы Реуса сжали рукоять кинжала. Его обожженное лицо дергалось, глаза сощурились, как блестящие щелки в красных провалах.
«Сейчас».
Глокта тяжело и шумно дышал, его горло перехватило в ожидании смерти.
«Сейчас, наконец-то… сейчас…»
Но рука Реуса не двигалась.
— И все-таки ты сомневаешься, — прошептал Глокта, сжав беззубые десны. — Не из сострадания, конечно, и не из слабости. Они давно вымерзли. В Инглии? Ты медлишь, потому что понимаешь: ты так долго мечтал убить меня, но никогда не думал, что будет дальше. Какая тебе от этого выгода, со всей твоей стойкостью, хитростью и стараниями? За тобой будут охотиться. Тебя отправят обратно. А я могу предложить тебе гораздо больше.
Расплавленная мрачная физиономия Реуса стала еще мрачнее.
— Что ты можешь мне дать? После всего, что было?
— О, ничего особенного. Я вдвое больше страдаю от боли и в десять раз больше — от унижения, поднимаясь утром с постели. Человек вроде тебя был бы очень мне полезен. Ты доказал свою несгибаемость. Ты потерял все — все сомнения, всю жалость, весь страх. Мы оба потеряли все. Мы оба выжили. Я понимаю тебя, Реус, как никто не сможет тебя понять.
