Явье сердце, навья душа (СИ) - Арнелл Марго
Блюдце не отзывалось, сколько Яснорада ни просила. Яблочко катилось и катилось, но поверхность волшебной вещицы оставалась равнодушным серебром. Оно не могло отыскать Богдана в Яви.
Горячие слезы брызнули из глаз. Непривычное, чуждое ей ощущение — Яснорада плакала впервые за целую жизнь. Там, где нет места мечтам, нет места и разочарованиям. В Кащеевом граде не знали слез — оттого, наверное, что жизни настоящей не знали.
И платком, и подушкой, и утешителем стал для нее Баюн. Яснорада уткнулась лицом в пушистый мех и сидела так, на полу перед блюдцем, пока не пришла Ягая.
Она ворвалась вместе со сквозняком. Яснорада подняла мокрые глаза, и ее окатило новым порывом холода. Если в глазах Мораны, у которой отобрали игрушку и героя ненаписанных историй, полыхало пламя, то во взгляде Ягой застыл обжигающий лед.
— О чем ты только думала? Зачем помчалась мальчишку спасать? Чужака совсем, незнакомца?
— Он был первым, кого я увидела в Яви. И неспроста блюдце показало мне Богдана именно тогда, когда ему угрожала опасность, — шмыгнув носом, твердо сказала Яснорада. Она знала, что оправдываться перед Ягой придется. Не знала только, сможет ли найти верные слова. — Это не случайность. Не может ею быть.
Что-то невысказанное нашла Ягая в ее глазах. Не стала обнимать, как сделали бы матери в сказках — или явьих историях. Но взгляд ее смягчился, холодом жечь перестал.
— Ох, что же ты наделала…
— Ты никогда прежде… — начала Яснорада.
— Нет! Я привратница и свято чту законы царства мертвых. Законы, что сотворили, создали меня.
Яснорада снова открыла было рот, да так и застыла. Ягую создала сама… Навь? Вопросы тут же замелькали в голове; невысказанные, обжигали язык и горло. Но взгляд Ягой ясно дал понять: объясняться сейчас она не станет.
— Что теперь будет? — сжавшись, тихо спросила Яснорада.
Баюн высвободился, ободряюще мурлыкнул в ухо.
— Судить тебя будут, — раздался за спиной властный голос.
Яснорада повернулась к Моране, чувствуя себя пустой. Страха в ней не осталось — вытек через дыру в расколовшемся сердце, как вода вытекает из пробитого кувшина.
Царица переменилась. Пусть внутри догорал гнев, чадя яростью и злостью, лицо ее было словно высечено из камня.
— И судить тебя за твои прегрешения будет Вий.
Всегда сдержанная Ягая охнула и тяжело осела на лавку. Яснорада бесстрастно пожала плечами.
Суд так суд. Вий… так Вий.
Глава тринадцатая. Суд Вия
Среди всех девиц дворца, среди всех невест Полоза Яснорада казалась Маре самой странной. Что веснушки эти, что повадки — неуклюжие порой, порывистые, что загадочные слова. А этот ее причудливый кот…
Мара почуяла его, как только он перешагнул порог дворца, как только затерялся в его палатах. Что-то внутри нее словно отозвалось на ту силу, которую кот в себе скрывал. Чуждую силу, Кащееву царству не принадлежащую.
Вновь ведомая странным внутренним зовом, Мара выплыла из серебряных палат и последовала за веснушчатой девицей и ее до странности пушистым прикормышем. А те направлялись в запертую — тайную, стало быть — комнату. И как только порог перешагнули оба, Мара обратилась поземкой и проскользнула через оставленную под дверью щель.
Верно, Морана думала, что на подобное она не способна — следить, тайком проникать куда-то, нарушая неписанные правила. Ее создавали покорной, покладистой. Вот только стихию, что жила в сердце Мары, что была всем ее естеством, никогда не приручить ни царице, ни кому другому.
За дверью обнаружились иные свитки — те, что после Мара непременно прочтет. Но не успела она вернуться в человечью личину, чтобы Яснораду в недобрых намерениях уличить, чтобы стребовать с нее ответы, как в тайную палату пришла Морана.
Оставаясь поземкой, только снега лишенной, Мара слушала их разговор. И чем дольше текла беседа, тем мрачнее она становилась. Ее что, и впрямь сравнили с глупой, легкомысленной Снегурочкой? Слабой, сотканной из снега, но не из самой зимы?
Маре никакой огонь не страшен — даже колдовской.
После пришли другие мысли. Окажись на месте Мораны Кащей, проникни Яснорада не в библиотеку, а в его сокровищницу, царь схватил бы нахалку за золотую косу да повел бы на суд. А Морана взяла ее и отпустила. Да еще и открыла ей, почти чужачке, свою уязвимость. То, что слабостью царицы была сама Мара, ей польстило. Но заставило призадуматься.
Яснорада, конечно, не могла усвоить толком не преподанный урок. И на сей раз она зашла слишком далеко. Теперь дочку Ягой и впрямь ждал суд… но не о ней тревожилась Мара. Колючие, словно саднящие занозы, вопросы точили ее изнутри. Так ли сильна духом их царица? Так ли нерушима ее власть, так ли безоговорочна?
Как много в ней постыдных человеческих слабостей? И не позволит ли Морана им себя сгубить?
***
Яснораду вели куда-то прочь — мимо уютных избушек, что сейчас ей казались стоящими на костях. Мимо площади, где обернувшийся змеем Полоз унес под землю свою жену, ныне — змеиную царицу. Мимо дворца, где воспоминания умерших людей были одновременно забыты и увековечены. Там к Яснораде, Ягой и Моране присоединился Кащей, и взгляд его, обращенный на Яснораду, не сулил ничего хорошего.
В дворцовом саду, где росли кусты с пепельными листьями и алыми, будто кровь на проколотом пальце, цветами, Морана задержалась. Повела рукой, и кусты, плотно сомкнутые, расступились, открывая взору тропинку. И вот уже кончился пепельно-алый сад, а тропа все вела их вперед. Яснорада никогда прежде не бывала в этой части Кащеева града. Ни домов здесь не было, ни деревьев — только одинокий пустырь. Не добрались сюда обманы Мораны…
Затерявшаяся среди голой земли тропа привела их к капищу. Стоящие по кругу идолы рассмотреть Яснорада не успела. Морана коснулась того из них, что стоял посередине, и сказала негромко, но по обыкновению властно:
— Впусти нас на суд свой.
Земля перед нею разверзлась. Вырубленные прямо в земле, вниз, в непроглядную темень вели ступени. Десятки их было, сотни, тысячи? Больше Яснорада не видела все равно. Первыми спускались Морана с Кащеем, за ними Ягая. Яснораду никто не удерживал, но она все равно шла покорно. Знала — ей не избежать наказания, что на заре времен таким, как она, придумала царица.
Их уже ждали.
Яснорада читала о рудниках и карьерах, о старателях и шахтерах, о природных сокровищах, что добывали из самых недр земли. Знала достаточно, чтобы при взгляде на Вия сложилось приводящее в трепет ощущение, будто тело его грубо вырезали из рудной жилы. Лишь потом неведомый мастер, создавший Вия, решил чуть очеловечить свое творение и натянул на железные кости и мышцы человеческое лицо. Да и о людях он, очевидно, знал лишь понаслышке. Иначе как объяснить, что верхняя часть лица Вия была сплошь складки кожи? Веки спадали вниз, будто тяжелое, многослойное покрывало, полностью закрывая щеки и опускаясь до самых губ — толстых, болезненно-серых.
И Морана, и Кащей поклонились Вию до самой земли. Так почтительно, будто не они были царем и царицею, будто истинным владыкой царства мертвого был именно он.
Там, в Яви, мертвых людей принято хоронить. Упокаивать. Быть может, неспроста Вий ютился в подземной колыбели?
— Мы прибыли на честный суд, мой господин, — проговорила Морана. Никогда прежде в ее голосе не было столько благоговения. — А с нами — та, что отдала душу, мертвым царством принятую, обратно в Явь.
— Как смогла она совершить такое? — проревел Вий.
Голос его, глухой, плотный и низкий, доносился будто из глубокого колодца. Или из самого сердца земли.
Не было у Яснорады всех ответов на мучащие ее вопросы — о Нави, о Яви, о странном мертвом царстве, затерявшимся между двух миров. Но кое-что она все же понять смогла.
— Потому что не приняла еще Навь его душу, не свершился священный ритуал. Он не прошел по Калинову мосту, не постучался в избу. Не приняла ни я, ни Ягая гостя. Не повернулась еще изба, чтобы пропустить его в город мертвых. И Морана своим ледяным прикосновением его память не отобрала.
