Явье сердце, навья душа (СИ) - Арнелл Марго

И это… злило. Да, Мара знала теперь, что это жгучее, жгущее чувство в груди означает злость.

Сколько же еще нового открыть ей предстояло?

***

И хотя выбрана для Полоза жена и царица, во дворце Мораны ничего не изменилось. Бывшие невесты Полоза так и приходили в свои палаты, шили, вышивали, пряли, пели да беседы вели. О Драгославе только не говорили.

В голове Яснорады билась мысль, что ночами спать не давала. Если в свитках Мораны — воспоминания тех, кто пришел из Яви в мертвое царство Нави, значит, есть там и ее прошлая жизнь. Яснорада не знала лишь, сохранила ли она, как Настасья, свое имя или носила то, что Морана ей дала. Не знала, сколько веков или десятилетий назад жила в Яви. Но надеялась, что чутье, передавшееся ей от Ягой, подскажет, какая из жизней на свитках — ее жизнь.

Все те, что были во дворце, она давно уже перечитала. И ничего в ней не отозвалось. Но тех было совсем немного и все повествовали о старых временах — о Руси с ее церквями на холмах и золочеными куполами, с богатырями и поляницами, с князьями и их дружинниками. Не было в Кащеевом граде церквей, богатырей и поляниц не было, но все прочее Морана оттуда, со старых времен взяла. Из кожи вон лезла, чтобы сохранить город таким, каким он был столетиями назад. Знала, что Явь никогда ее не впустит, и остальным запрещала тосковать по тому, что навсегда для них утеряно. А значит, свитки, что повествовали о временах поздних, она спрятала. Если, конечно, и вовсе не сожгла.

Снова обернувшись в покров незаметности, Яснорада мышкой скользила по палатам. Прежде всего невестино платье сняла, надела то простое, что украдкой сшила. Теперь неотличима она была от служанок Мораны. А значит, могла идти куда хотела.

Свитки, к счастью, не могли отыскаться в царских покоях. Зачем Моране рядом с собой держать такую отраву — напоминание о мире, в которое ей пути нет? Яснораде улыбнулась удача — быть может, не обошлось без удачи ведьминской, что от Ягой ей перешла. В одной из нижних палат, куда даже слуги не забредали, отыскала она запертую комнату. Но, как ни старалась, отпереть ее не смогла.

Вернулась в избу задумчивая, обо всем Баюну рассказала. Тот когти стальные выставил и зашипел возмущенно:

— А я тебе на что?

Котов, способных отпирать замки, Яснорада даже в диковинных книгах Ягой не встречала. А потому, вернувшись к тайной комнате, с интересом следила за тем, как Баюн возится в замке. Держать его было трудно, руки быстро заныли — он будто волшебную сметану ел, из-за которой рос не по дням, а по часам. Когти скребли пружины, пока дверь со щелчком не отворилась. Довольный, Баюн спрыгнул с рук Яснорады и первый — как и положено коту — забежал внутрь.

Не подвела «ведьминская чуйка». В полутемной комнате с одним-единственным окном и впрямь обнаружились берестяные свитки. Только не сложенные хворостом на полку, а сваленные в кучу прямо на полу. Морана не могла или не хотела от них избавляться. Но и видеть их — и позволять это другим — тоже не могла.

Яснорада искала в свитках свои воспоминания. Пыталась отыскать среди бересты и нацарапанных строчек свою прошлую жизнь. И нашла бы, может, но в тайную палату спустилась Морана. Не иначе, почувствовала в своей сокровищнице чужаков.

— Глядите, какая нахалка отыскалась. Кто позволил тебе блуждать по моим чертогам, будто ты, а не я, в них хозяйка?

Яснорада отбросила свиток, который в руках держала. Сглотнула, глядя на царицу снизу вверх.

— Испепелить бы тебя на месте… — прошипела Морана, пронзая ее гневным взглядом.

— Я здесь не одна, — выпалила Яснорада. — Расквитаться с нами обоими не успеете.

— Что за вздор? Невесты преданы мне. Никто из них не пошел бы с тобой.

Раздался страшный скрежет. Это Баюн, невидимый среди темноты в углу комнаты, провел когтями по полу. Будто и не кот вовсе свои когти точил, а громадное чудовище шло за Мораной, чтобы поглотить ее душу.

Белокожая царица побледнела еще сильней. Прошипела:

— Ведьма…

И горько стало, и смешно. Знала бы она, какая непутевая из Яснорады ведьма.

— Но твое чудище меня не напугает. Ты успеешь отдать душу Нави прежде, чем он на меня накинется.

— Он растворится в тенях прежде, чем вы успеете рукой взмахнуть, — спокойно отозвалась Яснорада, пока в груди неистово билось сердце. — И появится в других спустя мгновение.

— Чтобы на помощь позвать? — усмехнулась Морана. — Будет уже поздно.

— Чтобы рассказать Кащею, что из-за вас Мара не стала Полозовой женой. Что это вы, царица, лишили его горы золота.

Усмешка разбилась и слетела с лица Мораны. Скрежет прекратился — Баюн и сам, похоже, словами Яснорады был немало удивлен.

Отрицать царица не стала. Повела плечами, еще сильней выпрямляя спину, вздергивая подбородок.

— Как ты это поняла?

— Я на вас взглянула, когда Полоз Драгославу забрал. Облегчение было в ваших глазах, не обида. Может, Мара и была создана, чтобы стать женой Полоза, чтобы принести золото, что так дорого вашему супругу. Но потом… Вы, верно, привязались к ней?

— Привязалась, — глухо отозвалась царица. — Все мы цепляемся за то, что делает нас живыми — особенно если сами мертвы. У Кащея это казна, бессмертие и этот город. У меня…

— Мара.

Не сразу, но Морана кивнула.

— Я в Кащеевом граде и хозяйка, и пленница. А еще я царица обманов. До того, как Мара появилась на свет, ничего настоящего у меня не было. Только это место, где я могла тосковать по тому, что моим никогда не станет.

«И власть. Власть отнимать чужие имена и давать другие. Власть отбирать принадлежащие кому-то воспоминания». Мелькнувшая было жалость к Моране растаяла как дым. Царица игралась с людьми, как с куколками играли дети Яви. Наряжала невест Полоза в прекрасные платья, прочих кащеградских — в кафтаны с сарафанами, девушкам длинные волосы в косы заплетала. Не своими руками… но эти обычаи она создала. Она вплела их в вены царства Кащеева вместе с обманами.

Бессильная попасть в мир иной, Морана лепила собственный из земли и кости, как Драгослава — свое зверье. Царица держала в руках зачарованное веретено, а пряжей ей стали человеческие судьбы.

— Мне так не хватало холода… Время Карачуна длится слишком недолго. Он и вовсе не должен приходить сюда, в Сороковое царство, в царство Кащеево. То моя прихоть, подарок мне от супруга. Я создала Мару в недолгий час Карачуна, чтобы она несла в себе зиму, которую мне приходится порой сдерживать в себе. Она — моя Снегурочка… — обессилено прошептала Морана.

Яснорада улыбнулась краешком губ. Уж эту сказку знали едва ли не все жители Кащеева града. Сказку о старике со старухой, у которых ни дочки не было, ни сына. Однажды снежной зимой слепили они из снега девчушку. Снежный ком скатали, ручки с ножками приладили, в снежной головке вылепили нос и рот. И то ли так велика была их тоска по детям, которых у них не было никогда, так сильно было их одиночество, то ли сам повелитель холода Карачун пожалел стариков, но губы у Снегурочки заалели, открылись голубые, что небо, глаза. Пошевелилась она, отряхнулась, сбрасывая с хрупких плечиков, будто шаль, пушистые снежинки. И та, что вышла из сугроба, живой девочкой оказалась: с кожей белой, что снег, с косой светлой до самого пояса.

Старики обрадовались дочке, в избу свою привели. Любовались Снегурочкой, души в ней не чаяли. Она росла прилежной, веселой красавицей с кротким нравом и чистым голоском. Но с весной яркой вдруг погрустнела, и с каждым днем становилась все печальнее. Все чаще уходила в тенек, и дождя ждала, не солнца.

За весной пришло лето, и Снегурочка с подругами на гулянье в рощу пошла. Цветы собирали, венки плели, с песнями хороводы водили, а вечером костер разожгли и начали через него прыгать. Настал черед Снегурочки. Прыгнула она через огонь и… растаяла. Подруги искали ее, да так и не нашли. Звали до поздней ночи, голоса срывая. Да только эхо лесное им откликнулось.

— Не из снега только вылеплена Мара, — прошелестела Морана. — Из самой зимы. А потому весной ей не растаять.