Наталия Андреева - Когда падают листья...
Начался дождь. Мелкая морось противно щипала за голые лопатки и морозными иголками прокатывалась по всей коже, оставляя тонкий липкий след.
Ждан и один из его товарищей опустили усопшего в землю и, осенив его в последний раз Оаровым знамением, забросали комьями земли.
Парень еще успел позлорадствовать расстройству желудка одного из товарищей, прежде чем его самого вывернуло наизнанку.
Марта, передернув плечиками и фыркнув, отвернулась и направилась обратно в здание.
Дарен смотрел на все это издалека, сложив руки на груди и накинув на голову капюшон плаща. На бледном лице не отражались эмоции, а привычно нахмуренные брови не смогли бы сказать случайному прохожему совершенно ничего. Правильно ли это?.. Он не знал. Да и не захотел бы знать, потому как меняться было бы слишком больно. Да и нужно ли? Не лучше ли пребывать в незнании до конца жизни?..
Ему был чужд обычай хоронить людей в земле: сразу же представлялись могильные черви и трупные мухи, выползающие из проеденных глазниц… Брр. Он зябко передернул плечами. Куда как лучше погребальный костер — чистая смерть. И ты будешь уверен, что над твоим телом не надругаются подземные жители. Внезапно мелькнула мысль, что надо предупредить знакомых о том, что его тело после смерти надо сжечь и развеять над морем с высокой скалы… Мелькнула и пропала.
А море осталось. Дарен никогда не видел теплого моря — только пенистые высокие гребни Лютого. Даже летом его температура редко поднималась выше пяти вятков, хотя самые смелые, вроде самого Дарена, рисковали купаться. И поэтому ему было до безумия интересно, что же это такое — теплое море. Купцы, приезжающие в весницу до стычки с Корином, рассказывали, что часто вода такая прозрачная, что можно увидеть ступни босых ног и стайки рыб. Дарен и тогда не верил в это, и сейчас сомневался.
"Все, — решил он, — как только закончу с Акиремой, двинусь дальше вдоль границы на юг".
И почему, почему бы ему не рассмеяться по-мальчишески задорно? Он ведь свободен, сво-бо-ден! Почему же от этой свободы хотелось выть раненым зверем? И бледная маска лица не шелохнулась — даже в глазах не вспыхнуло ни искорки. Застыть каменным изваянием — вот его удел. Так предначертано Матерью-Природой. И это будет правильно, ведь если у тебя каменное сердце, как ты можешь быть живым? Камню не место в живой груди, но он так глубоко врос, что выдернуть его уже нельзя…
Порадовался бы неизвестный скульптор, увидев однажды серое изваяние на поляне, устланной кленовыми листьями. И госпожа Осень позволила бы ему остаться с ней навечно, чтобы помнить. Скульптор бы приехал на следующий год — тоже осенью — и водрузил бы его, Дарена на специальный постамент с колесами, обмотал бы ивовыми веревками, чтобы тот не разбился в пути о землю, и привез бы домой. А его жена — румяная и красивая — долго бы плакала над связанным камнем, увидев живую душу внутри…
— Мастер Дарен? — он резко обернулся.
Позвавшая его девушка рассеянно теребила кончик огненно-рыжей косы, которая, впрочем, из-за наступивших сумерек выглядела блеклой и тусклой.
— Вы что-то хотели, мажьор?
Девушка подняла на него зеленые глаза.
— А вы могли бы… могли бы тренировать нас на пару с мастером Веселином?
Дарен не мог не уловить хорошо отрепетированного тона. И ему вдруг стало так мерзко, что захотелось отвернуться и зашагать прочь. Но девчонка, по сути, и не виновата вовсе… Живое сердце ведь умеет любить, как бы он ни старался об этом забыть. Впрочем, если будет время, то почему бы и не воспользоваться так умело навязываемым предложением? Получит от него пару синяков — и от симпатии и следа не останется.
— Мажьор, ступайте спать. — он потер переносицу и добавил: — и, к слову говоря, на меня давно не действуют женские уловки в виде длинных ресниц и девичьих слез. Спокойной ночи.
— Но…
Дарен развернулся, не дослушав, и пошел в выделенные апартаменты, но на полпути передумал и свернул в оружейную.
Марта недоуменно вскинула бровки и насупилась.
"Ничего, — думала девушка, — ты еще узнаешь, что такое Марта, мастер Дарен!"
Но Дарен не умел слушать чужие мысли.
А зря.
— Вес? Ждан? Вы что здесь делаете?
Русые волосы встрепенулись, старый приятель обернулся и тут же расплылся в широкой улыбке.
— Пареньку твоему железяку подбираем. — поглядев на потуги Ждана поднять одной рукой двуручник, усмехнулся Веселин. — Ишь, резвый какой!
Ждан, немного зеленоватый после опорожнения желудка, скрипнул зубами, от злости потерял контроль над телом и выронил меч прямо на ногу. Крика не было — гордость не позволила — но такому шипению позавидовала бы даже степная гадюка.
Вес разошелся пуще прежнего.
— Смотри, к полу себя не пришпиль!
Смотритель оружейной — молодой мужчина с небольшой бородкой — продолжал невозмутимо стоять у двери, терпеливо ожидая, когда же, наконец, мастера перестанут издеваться над пылким, но глуповатым юношей.
Дарен хмуро оглядел помещение: в нем почти ничего не изменилось. Так же на стенах висели старомодные, никому уже не нужные, но дорогие, образцы оружия, все так же играли блики факелов на остро отточенных лезвиях… Разве что пыли на музейных экспонатах стало больше — за десять лет никто и не подумал тут убираться.
Стоило только об этом подумать, и Дарен тут же чихнул, проклиная про себя дурацкую пылищу, сугробами лежащую в оружейной.
— А ты чего в этой груде железа забыл? — Вес немного успокоился и снова обратил свое внимание на бывшего сослуживца.
Дарен пожал плечами, пытаясь сдунуть с носа пыль, и молча показал обломок лезвия почти что у рукояти.
Веселин присвистнул, принимая из рук Дарена обломок и проводя пальцем по заскорузлой ржавчине.
— Эко ты его как! Дарен, какой исторический музей ты ограбил?
Мерцернарий хмуро отобрал у того меч и отрезал:
— Бывшим заключенным Здронна вообще оружие не полагается.
Смех застрял у Веса в горле. Сначала он поднял брови, не поверив, потом, не найдя шутки в словах бывшего товарища, открыл рот, затем закрыл, с полволны, не мигая глядел на Дарена, после чего поскреб безбородый подбородок и проговорил:
— Во, дела…
— И не говори.
— Как тебя угораздило?
Осень 844 года от Седьмого Пришествия. Три года назад.
Бабье лето в этом году было тоскливым — сырым, промозглым, слякотным. И дни тянулись под стать ему: серые, однотонные, мокрые от постоянного, навязчиво моросящего дождя.
Капли стучали по набухшим деревянным ставням небольшого домика, будто просясь войти. Но Дарен особо не обольщался на счет прочности своего жилища: на чердаке уже давно стоял глиняный таз, собирая в себя текущую сквозь прохудившуюся крышу воду.
