Наталия Андреева - Когда падают листья...
— Угу. — невпопад отозвался мужчина.
— Еще свидимся.
— Фр… — Веселин смешно помотал головой и вылезая из своих мыслей. — Подожди. Я с тобой.
— Зачем?
— За салом.
Тьфу ты! Кто о чем, а мерин о кобылке…
И он вместе с Весом вышел к внимательно следящему за беседой Богдану, закрыв двери перед самым носом у обескураженного и растерявшего всю свою болтливость Ждана, но когда войники уже были в конце коридора, мальчишка, красный, как вареный рак, вылетел из помещения и помчался за ними.
— Я тоже пойду!
— Это с какой это стати? — Дарен изобразил удивление. — Иди, знакомься со своими будущими товарищами.
Ждан покраснел еще больше, хотя казалось — больше некуда.
— Я того… уже познакомился.
— Мажьор, что это за выходки? — сурово прищурился Богдан. — Возвращайтесь немедленно!
— Но они… — Ждан, растеряв весь свой словесный запас, хлопал ртом, как рыба, выброшенная на берег. — Они… они меня лапают! Как девчонку!
— Ну так докажи, что ты не девчонка. — отрезал Богдан. — Либо так, либо останешься слизняком и подстилкой на все время службы.
— Что… Да… Да как вы смеете!
Мужчина отвесил ему звонкий подзатыльник и, пока мальчишка не успел опомниться, коротко приказал Веселину:
— Мастер, проводите молодого человека к остальным. И расскажите ему о правиле "трех". А потом возвращайтесь.
А когда они скрылись за поворотом, Богдан, сузив глаза, коротко выругался и отвесил точно такой же подзатыльник Дарену.
— Ты кого мне приволок, твою дивизию, а?! Да этот слизняк в жизни меч не научится держать! Тьфу!
И он быстро пошел дальше. Дарен расхохотался, ничуть не обидевшись на эдакое проявление "ласки", и поспешил нагнать наставника. Богдан был единственным человеком после отца, кто имел право его выпороть, как мальчишку, с солью.
Даже сейчас.
— Ты уверен, что не хочешь отдохнуть с дороги? — идущий рядом Веселин покусывал губы.
— В гробу отдохну. — хмуро отозвался Дарен.
— Я же просто спросил, не кипятись.
Дарен промолчал, подумывая о том, что хорошо бы было по дороге зайти в оружейную и выбрать себе достойное оружие вместо той сломавшейся железяки. Но, увы! Оружейная находилась вовсе не по дороге, и потому пунктом "А" все-таки был ценный свидетель.
Богдан вежливо постучался, но ответа не получил. Тогда он, не раздумывая, толкнул дверь плечом и застыл на пороге.
В комнате никого не было.
Кроме посиневшего трупа, болтающегося на веревке. Язык вывалился изо рта, глаза налились кровью, а руки намертво вцепились в паклевую веревку.
Это был немолодой уже мужчина в войницкой форме, но без знаков отличия; под ним виднелась лужа крови, валялся нож и стеклянная бутылка, дешевая водка из которой вытекла на пол, испуская не самый приятный запах.
— Повесился. — равнодушно отметил Веселин, подходя ближе.
— А до этого еще и на ножик упал. — отозвался Дарен, аккуратно подцепляя двумя пальцами злополучное оружие.
Как ни крути, он был войником, и на войне успел повидать такого, что смутить его синим трупиком было очень сложно. Это тебе не висящие на ветках кишки и не изломанные кукольные тела, и даже не пыточная камера. Нет, положительно, пожалуй, повешение — самый гуманный способ свести счеты с жизнью.
— Хотел зарезаться, да упал с лестницы и сломал шею. — поддержал его Вес. — Не повезло мужику.
— Тьфу ты! Вашу дивизию вперехлест через наковальню… — Богдан выдал трехэтажную конструкцию, показав идеальное владение нелитературным языком, и под конец добавил: — Вот сука!
И оба мужчины — что Дар, что Вес — в этот раз были с ним абсолютно солидарны.
— Подстава. — Дарен сплюнул.
— Надо его снять.
Вес обошел несчастного, взял табурет, подозрительно скрипнувший под его весом, и одним движением перерезал веревку.
Дарен перевернул труп на спину и осмотрел ножевую рану, после чего заключил:
— Он умер не от этой раны. Попал в плечо. Давай осмотрим шею.
Путник аккуратно отодвинул пальцами порванные края серого жилета и внимательно осмотрел рану, быстро рассчитав в уме угол попадания.
Но и эта мера ничего не принесла. Только в чужой крови запачкались.
— Нет, ну в то, что он повесился сам, — начал Вес, — я еще могу поверить, никаких следов удушения нет. Но на ножичек бедолаге упасть явно помогли.
— Убийца не смог бы нанести ранение под таким углом
— Некогда рассуждать. — грубо оборвал его Богдан. — Ясно, что его убили.
— Это с чего это?
Вес недоуменно посмотрел на него.
— Щерк не пил.
Они на некоторое время замолчали, а потом Дарен все-таки рискнул высказаться:
— Не нравится мне все это. Ненатурально. Такое ощущение, что нас специально подвели к мысли, что его убили.
— А мы, тупаки, понять этого не в состоянии, конечно. — с сарказмом отозвался Веселин. — Не он первый такой синюшный тут.
— Много их?..
— Щерк седьмой. Богдан, куда его?
— Позови кого-нибудь из своих ребят. — холодные серые глаза войника сузились. — И прихвати этого… как его? Ждана. Пусть проводят Щерка достойно.
— Вы были знакомы, наставник?
— Отчасти.
Ждан показался перед непосредственным начальством не в лучшей красе: с разбитой в кровь губой, порезанной кольцом-шипом щекой и хромой ногой. Но мальчишка, несмотря на свой вид, то и дело помимо воли гордо поднимал подбородок, будучи жутко довольным собой: после того, как он расправился с возжелавшими его любвеобильными личностями, пусть это и стоило ему выбитого зуба, Ждан чувствовал себя старше и сильнее. Хотя, в сущности, ничего из ряда вон выходящего он не сделал: дрался-то с таким же молодняком, с каким и в родной веснице.
Но дело было вовсе даже не в этом. Рыжая Марта, та самая, которая так не понравилась Дарену, очень понравилась самому Ждану. И парень готов был съесть собственные носки, если ему показалось, что он увидел на себе ее заинтересованный взгляд.
От вида трупа ему резко стало нехорошо, но показать эту слабость значило бы пасть в глазах остальных войников, в том числе и самой Марты, и поэтому он, сцепив зубы, и стараясь не глядеть на повешенного, резковатыми глазами копал тяжелой лопатой могилу вместе с остальными.
На хоронимого ему было, откровенно говоря, глубоко плевать. Он его не знал.
Это свойственно почти всем людям — относиться к чужим смертям, как неприятной обыденности. Мы с фальшивым сочувствием на лице можем обсуждать чьи-то смерти, но пока сама смерть не коснется тебя краем запыленного плаща, мы не будем искренни. Вот и Ждан относился к этой категории людей. И, по большому счету, нам не за что его осуждать.
