Медведев. Книга 2. Перемены (СИ) - "Гоблин (MeXXanik)"

Я кивнул, сам не зная — ему или себе.

— То, рано или поздно, найдут кого-то достойнее, — закончил я за него.

— Старше, родовитее, опытнее. С правильной родословной. Или хотя бы с нужными друзьями в Совете, — уточнил Морозов.— Или того, кто будет удобнее. Для них. Не для княжества.

Он чуть подошёл ближе. Подошва его ботинка примяла траву. Мы стояли почти рядом. Ветер лениво трепал мои волосы, теребил полу его куртки. Солнце уже повернулось к горизонту, и тени на земле стали длиннее.

— У вас есть шанс, — тихо сказал он. — Сделать то, что не смогут те, кого выберут на ваше место. Вы уже не гость. И не временный. Вы здесь. А это значит, что на вас уже сейчас полагается земля. Дома, в которых живут люди. Дороги, по которым ходят в лавку и на обряд. Даже вот эта пыльная обочина — и она запомнит, кто на ней стоял.

Я ничего не ответил. Просто позволил сказанному воеводой оседать внутри.

— Никто не требует от вас быть героем, — добавил Морозов, уже чуть мягче. — Но если уж пришли, не отступайте. Северск это уважает.

Я ещё немного постоял, а потом тихо сказал:

— Значит, всё-таки князь?

— А вы сами как думаете?

И в этом вопросе не было подвоха. Только право самому решить, кем ты хочешь быть.

Я понимал: Морозов не пытался на меня давить. Он не старался прогнуть под себя, не лез в душу, не навязывал свое видение жизни.

Я медленно прошёлся вдоль обочины, ногой толкнул камешек. Он весело заскользил по пыли и пропал в траве. На Морозова я не смотрел, говорил будто в воздух, сам не зная — для кого.

— Всё это странно, — сказал я негромко. — От меня никогда ничего не зависело. Я был вечным разочарованием собственного отца. Он не слышал меня, даже когда я кричал.

Слова звучали буднично, без надрыва. Как если бы кто-то рассказывал, какой сегодня был завтрак, или сколько стоит билет на поезд.

— Он… — я чуть помолчал, пытаясь понять как прозвучит сказанное. А потом решил, что надо говорить, не подбирая слов, — Отец всегда ждал от меня чего-то. Но при этом постоянно давал понять, что ничего у меня не получится. Что никто не надеется на то, что его отпрыск сможет хоть немного дотянуться до достижений старшего Медведева.

Я вздохнул, вспомнив его разочарованный взгляд поверх очков, тот самый кивок, которым он встречал мои попытки сделать что-то не по инструкции. Не по его.

— В какой-то момент это перестало меня тревожить, — продолжил я. — Я понимал: что бы я ни сделал — никогда не буду достаточно хорош. Ни в его глазах, ни в его системе ценностей. Меня это даже… не особенно волновало. Вроде…

Я пожал плечами, и в этом жесте было усталое принятие.

— Хлеб на столе появлялся каждый день. Солнце вставало на востоке. Каждое утро мне подавали выстиранную рубашку с перламутровыми пуговицами. Всё было на месте. Только меня в этом всем как будто не было.

Я на секунду замолчал. Потом чуть тише добавил:

— В какой-то момент я просто перестал с ним говорить. Прекратил его слушать. И даже слышать. Мы стали чужими людьми.

Пауза была долгой. Я не ждал ответа. И всё же, когда он прозвучал, я почти вздрогнул.

— Это печально, Николай Арсентьевич, — тихо сказал Морозов.

Голос его был сдержанным, но в нём проскользнуло что-то очень личное.

Может быть, это была боль. Или старая, припрятанная память. Он не стал рассказывать свою историю. Не пытался навязывать урок. Только сказал, и этим признал, что понял. Не осудил, не пожалел, а просто… понял.

И мне вдруг сделалось легче. Не от слов, а от того, что кто-то, наконец, услышал.

— Я не был готов… ко всему этому, — сказал я, не глядя на Морозова, и машинально махнул рукой, обводя пространство вокруг. Лес за спиной шумел в такт мыслям, особняк оставался где-то за деревьями тяжёлой тенью, а небо над головой словно слушало. — Не только к лешим и ведьмам, которые здесь водятся, и с которыми нужно… искать компромисс. А ко всему. И к вам тоже.

Воевода вскинул бровь, чуть подался вперёд:

— А со мной-то что не так? — в голосе была откровенная растерянность.

Я усмехнулся, глухо, без злобы. Покачал головой.

— А то и не так, что с вами всё… так. Вы меня с самого начала считаете князем. Словно я не человек со стороны, а тот, кого вы ждали. Тот, кому здесь место.

Морозов прищурился, чуть повёл плечом, как будто хотел что-то отмахнуть, но передумал. Вместо этого медленно почесал затылок, так, как делают люди, которые собираются сказать что-то важное.

— Но ведь всё так и есть, — спокойно произнёс он. — Вы — всамделешный князь. Не понарошку. С документами, гербом, историей. Да и с характером, что уж там.

Он говорил без нажима, но каждое слово врезалось как гвоздь в доску — чётко, прочно, намертво.

— И даже если… — он на мгновение запнулся, — даже если однажды вдруг найдётся кто-то другой…

Я застыл. Почти не дышал. Поймал себя на том, что весь обратился в слух. Ожидание было тяжёлым, с тем странным привкусом, когда хочешь и одновременно не желаешь знать, что будет дальше.

Морозов выдержал паузу. Потом выдохнул, глядя куда-то поверх моей головы, в сторону леса.

— … это не отменяет вас теперешнего, — произнёс он ровно, но твёрдо. — Того, кто стоит сейчас передо мной. И всё, что вы делаете — каждое решение, каждое слово, каждый шаг — всё это остаётся. Здесь, в этих землях.

Он все же махнул рукой — почти зеркально, как я чуть раньше. Только не растерянно, а уверенно, с тем самым жестом, каким показывают свои владения: леса, поля, землю.

— Вы князь, — повторил он. — Неважно, сколько времени отдадите Северску. Порой один день стоит дороже многих лет.

Я молчал. В горле пересохло. Хотелось отвернуться и пойти вдоль дороги, но я стоял. Опустил взгляд, чувствуя, как внутри поднимается волна чего-то неловкого и уязвимого, чему не хотелось давать форму. Всё это было… слишком.

— Я всё ещё жду, что мне скажут: «Хватит играть в важного», — прошептал я, почти не двигая губами. Словно признавался в чём-то постыдном.

Морозов не ответил сразу. Шагнул ближе, и я услышал, как скрипнул под его ботинком мелкий гравий. А потом ощутил на своем плече тяжесть крепкой ладони.

— Вы не играете, — спокойно сказал он. — Вы тут на самом деле. И рядом с вами сила. Она выражается в том, что вы стоите здесь, а не пытаетесь спрятаться. Если вы решили создать комитет… то давайте рассудим, с чего начать.

Он говорил просто, по-деловому, но в его голосе сквозила та самая тёплая прямота, которую не спутать ни с сочувствием или с жалостью. Это был тон человека, который видит, что ты растерян — но не считает тебя слабым.

Я сглотнул комок, который словно встал в горле и мешал говорить. Откашлялся, но не спешил продолжать беседу.

Воевода не торопил. Просто стоял и ждал, пока я заговорю. Редкое качество. Особенно для тех, кто по должности должен руководить, приказывать, держать в ежовых рукавицах. И, может быть, именно поэтому я с ним говорил. Иногда даже о том, о чём сам себе признаться не решался.

— Начнём с простого, — сказал я, и голос прозвучал чуть хрипло, но ровно. — Вы говорили, что Синод ведёт свой реестр, но по большей части списки в нем формальные. Синодников мало, на все княжество их не хватает. Половина старшего народа шастает по этим землям без учета. И поди знай, с какими планами и мыслями они здесь находятся.

— Так и есть, — подтвердил Морозов, следя за тем, как я принялся расхаживать вдоль машины.

— Нужна четкая регистрация и выдача патентов тем, кто готов работать сообща с людьми.

Морозов медленно кивнул:

— Допустим.

— Вы же сможете понять, кто нечисть видит и сумеет с ней сдюжить, а кто нет?

— Могу, — медленно протянул воевода, не понимая, к чему я клоню.

— Значит, нужно будет отобрать людей для бумажной работы, для исследовательской, чтобы они составляли перечень видов нечисти и способы борьбы. И отряд силовиков, который в случае чего мог бы выследить опасного представителя старшего народа и с ним разобраться, — заключил я. — Оформим комитет как государеву службу, с полным соответствием. Назначим служебные чины. И думаю, народ набрать сможем.