dver_v_zimu - Элизиум, или В стране Потерянных Снов
До него, наконец, дошел весь смысл поэтического названия.
В садах плоти человек превращался в эдакое деревце — замершее вертикально, с лицом, обращенным к свету, наверх, между тем как стопы погружены в нечистоты, в пыль, грязь и слякоть. Можно было поднять руки, но ни сесть, ни лечь — уже нельзя.
По прошествии небольшого времени плоть расцветала. Ноги распухали, покрывались волдырями и язвами. Плечи и локти, от частых соприкосновений с шершавыми стенами, начинали кровоточить. Живот раздувался от плохой пищи, воспалялись десны от недостатка воды, которую два раза в день просто выплескивали через решетки, не заботясь о том, сколько пленник сумеет выпить, и сумеет ли вообще.
В конце концов, человек впадал в состояние даже не животного — а именно что растения. Он жаждал света, воды. Тело его отвыкало от движений, движения причиняли боль, и самым желанным было — замереть, не чувствовать собственных раздутых суставов, забыть о том, как гудит измученная плоть.
Крик был единственным выходом для боли — и крики зрели и срывались с губ, как некие невидимые плоды.
Десять дней эти плоды гнили и распадались под сводами садов плоти, а на одиннадцатый день явились сборщики урожая.
Драко испугался не того, что умирает в зловонной клетке своей, не того, что ноги его уже покрылись синюшными бутонами чирьев и почти ничего не чувствовали, что его грудь и спина изъязвлены — а лишь того, что сын увидит, как он безобразен в своем умирании, как беззащитна и бесполезна плоть отца.
Ему захотелось спрятаться, сжаться в комок, сделаться невидимым. А другая часть его души — та, которой привычно было цепляться за малейшую возможность выжить — рвалась наверх, к мелким быстрым шагам, таким легким, что решетка лишь подрагивала, не звякала.
— Вытащите меня, — взмолился он надтреснутым, мокрым голосом. — Прошу вас, вытащите меня. Я раскаиваюсь, я прошу прощения, я раскаиваюсь…
Скорпиус сел на корточки, руки его свисали между коленок, пальцы, еще не утратившие детской пухлости, небрежно переплелись. Грей наклонился над его плечом.
— Что у него с лицом? Почему это у него один глаз? — с любопытством спросил мальчик.
— Скорпиус! Ваше Светлейшество, мой Король! Прошу вас, вытащите меня!
— Это след от удара, — пояснил Грей, — стражники так гневались на него, что не могли себя сдерживать.
— Его били?
— Я вошел, и он был уже на полу…
— Кто его бил?
Драко заплакал.
— Пожалуйста, пожалуйста, я больше не выдержу, я больше так не могу, — язык его заплетался, как у пьяного.
Грей пожал плечами:
— Если Королю угодно, я выясню имена. Когда я пришел за ним, он был уже в кровоподтеках.
От этой лжи Драко зашелся рыданием столь горьким и так пронзительно завыл — без слов, без злобы, только в отчаянии — что Скорпиус наклонил голову к плечу и осторожно спросил:
— Папа? Что с тобой, папа?
Драко запрокинул лицо, слезы текли ему в горло.
— Прости меня! Я клянусь, я никогда больше…
— Если кто-то увидит, что он избит, то людям может не понравиться, — сказал Скорпиус после задумчивой паузы. — Они решат, что я просто мстил ему, ответил ударом на удар. Посланцы богов так не поступают, верно?
Грей почесал переносицу.
— Вероятно, мой Король прав. Мудрость его воистину велика. Но что нам теперь делать?
— Мы могли бы вытащить его наверх и привести в порядок.
— Как прикажете, Ваше Светлейшество, — Грей с почтением, но не теряя достоинства, кивнул.
Открылась решетка, вниз сбросили две петли, и тело Драко повторило короткий путь по тропинке садов плоти. Его подняли к свету, накинули на плечи покрывало, тонкое, нежно-гладкое, но от прикосновений к ободранной коже он плакал, как ребенок — взахлеб, не сдерживаясь. Или, быть может, он плакал от благодарности, от воскресшей надежды.
Или просто от облегчения и любви. В те минуты он так любил своего сына, что почти позабыл, по чьей воле оказался здесь десятью днями раньше.
Идти он не мог, даже на месте не смог бы устоять, и стражник взял его на руки и понес — над криками других несчастных, в какое-то теплое, мягкое облако впереди, облако-покой, облако-рай.
Так Драко мнилось, а затем его осторожно опустили на длинный чистый стол с мраморной плитой вместо столешницы, кто-то бесцеремонно, деловито дотрагивался до его воспаленной кожи, лопались гнойники. Драко лежал, потерявшись в ощущении жуткой и холодной пустоты вокруг. Он задрожал, когда раны смазали чем-то липким и остро пахнущим — полынь, чабрец, что-то еще?
Его перевернули на живот и омыли ягодицы и ноги, вытерли, опять закутали в покрывало, и опять куда-то понесли.
Драко подумал о том, что Гарри будет в ярости, когда узнает об этом жестоком приключении.
И что Гарри будет рад тому, что он выжил, не сошел с ума и не развалился на куски. Как мужественно он все перенес… Драко плыл в этой странной и мальчишеской мечте какое-то время, воображал, как, с холодным смешком, расскажет о садах плоти. Как он менял ноги, чтобы уменьшить нагрузку, как растирал пришедшие в негодность суставы, как научился сдерживать голод и побеждать жажду.
За этими героическими, путанными мыслями он не заметил, что очутился на покрывале. Низкая лежанка была вделана в каменную стену, напротив нее, прямо на полу, стояли сальные свечи, оплывшие, с черными головками фитилей.
Кто-то взял его руку и обернул запястье жестким, ледяным. Драко дернулся, и зазвенела цепь.
Его приковали за руку и лодыжку.
Потом свет стал меркнуть, влажный платок коснулся губ, и, едва Драко проглотил первые капли, голова его совсем отяжелела.
* * *Раны зажили быстро, он начал вставать на второй день, робко тянулся к мискам с едой и водой, потом неуклюже, то и дело запинаясь о цепь, добредал до помойного ведра.
Он решил, что это место — вроде чистилища. Зона искупления? Лазарет?
Некий этап перед окончательным прощением. Да, комнатка была отделена от коридора крепкой решеткой, и обитатель ее сидел на цепи, но к нему относились без всякой жестокости.
Его кормили свежей пищей, ему наливали вдоволь воды, и его постель была чиста. Иногда они счищали с его кожи пот и пыль, мыли его, как моют породистое животное — быстро, проворно, аккуратно и бережно.
Наверное, Скорпиус даже раскаивался в том, как поступил — только ему не хватало храбрости самому себе признаться…
И, дойдя до этой — последней и позорной — точки надежды, Драко обрывал сам себя.
Дальше было темно, пусто и страшно.
В один из похожих друг на друга дней явился Годрик Грей, непривычно возбужденный, с азартным блеском в глазах.
