Анна Овчинникова - Шут и трубадур
Флюгер снова крутнулся, швырнув им в глаза трепещущий солнечный зайчик…
11
— …Юджин, проснись!
Шут открыл глаза и заморгал от яркого света, бившего сквозь листву.
Солнце уже поднялось над Волшебным Дубом, яркие искры блестели в усыпавшей траву росе; в лесу радостно пели птицы, от ночной нечисти не осталось и следа.
Над шутом, нагнувшись, стояла Кристина и трясла его за плечо.
— Вставай, слышишь, солнце уже взошло!
Шут вздрогнул, вскочил и окунулся из мягкого тепла мехового плаща в холодный воздух лесного утра.
— Господи Иисусе! — охнул он, кинув один-единственный взгляд на солнце — и сломя голову бросился бежать по тропинке.
— Юджин, подожди! — закричала сзади Кристина, но он не остановился.
Страх, затемняющий рассудок, гнал его вперед, и только вылетев из леса и увидев вдалеке развалины замка, он понял, что напрасно спешит. Наверняка Роберт Лев еще не успел проснуться после вчерашнего безумия и хватиться одного из своих шутов.
— Юджин!
Кристина, запыхавшись, догнала его и схватила за руку.
— Юджин, не ходи туда! — взмолилась она, заглядывая ему в глаза. — Останься со мной в лесу…
Она цеплялась за его руку и была настолько не похожа на уверенную и отважную Кристину из его сна, что шут впервые почувствовал себя сильнее и старше ее.
— Да? — спросил он и даже сумел улыбнуться. — А кто нас будет кормить, Кристина?
Кристина, закусив губу, задумалась и наконец сказала:
— Мы будем ставить силки на зайцев…
— И на лягушек, да? — улыбаясь, откликнулся шут. — Мне надо идти…
— Подожди!
Сорвав с шеи мешочек на сыромятном ремешке, Кристина сунула его в руку брата.
— Юджин, я нашла еще три золотых… Отдай это нашим слугам, чтобы они молчали и не обижали тебя!
Юджин, обняв себя за голые локти, уставился на тропинку под ногами.
— Не надо, — пробормотал он. — Уже некому их давать.
— А… Банг?
— Он умер три дня назад.
— Умер?! Как?!
Шут быстро взглянул на Кристину и тут же снова отвел глаза.
— Лучше тебе об этом не знать.
— А Мейвис? — снова схватив его за руку, дрожащим голосом спросила Кристина.
— Мейвис… Что ж, может, он еще жив… Хотя, говорят, в клетке Роберта Льва никто не протянул больше пяти дней. Но если Мейвис еще и жив, там он никому уже не расскажет, что я твой брат. Теперь из наших людей в живых осталась только Клеменс, а она будет молчать!
Шут боялся, что Кристина спросит: «Почему?», но та ничего не спросила, а только больно стиснула его руку.
Шут же поскорее оборвал мысли о вещах, о которых в присутствии Кристины не хотелось не только говорить, но и думать. И все же успел подумать о том, что бывшая швея барона нашла теперь более роскошную поживу — странствующего рыцаря Рэндери, и, может, отныне придется платить ей за молчание только золотом, а не собой? Или ее похоти хватит на них обоих?
Кристина все же сунула мешочек с золотыми брату за пазуху.
— Юджин…
— Я пойду, Кристина, — перебил шут.
Еще немного — и у него не хватит сил отправиться по дороге, ведущей к логову Роберта Льва («А может, и вправду не ходить, остаться?!») — но шут поискал и нашел в себе эти силы.
Он повернулся и стал спускаться с холма, но через несколько шагов его заставил споткнуться умоляющий шепот Кристины:
— Братик, пожалуйста… Уцелей!
Он обернулся и увидел, как Кристина быстро перекрестила его, а потом по языческому обычаю приложила ладони ко лбу и выбросила руки вперед, поручая его покровительству духов.
12
Шут был уверен, что в замке еще все спят, но он ошибся.
На камнях двора и вправду вповалку лежали «добрые рыцари», между ними озабоченно бродили куры, собаки валялись кто на боку, кто кверху лапами, а в дальнем конце двора храпела огромная свинья: вчера она здорово налакалась из винной лужи.
Но по этому сонному царству бегала, мотая гривой, могучая белая лошадь, перепрыгивала через спящих и фыркала на собак, а у коновязи странствующий рыцарь Кристиан Рэндери правил на вращающемся точиле меч и распевал во всю силу своего грохочущего голоса:
— В дорогу, мой друг, в дорогу!
Коня оседлай скорее,
Свой меч наточи на камне,
Проверь стремена, подпруги!
Поднимется скоро солнце
И высушит быстро росы,
Которыми пыль прибита
На сером холсте дороги…
Глядя на трубадура с охапки сена под навесом, шут с трудом мог поверить, что еще недавно этот человек падал, засыпая на ходу, а еще раньше неистовствовал с мечом и кубком в руках. Сейчас Рэндери был ясен, трезв и бодр, как его белая лошадь. Лошадь приветствовала утро звонким ржанием и прыжками — а ее хозяин точил клинок и горланил песню, которую еще многие странствующие рыцари будут петь после него:
— В дорогу, мой друг, в дорогу —
Уже запевают птицы!
Сменяются часовые
Уже на дозорных башнях!
И мир, в темноте лежащий,
Готовится встретить солнце,
Готовится петь и драться
До следующей черной ночи!
В дорогу, мой друг, в дорогу,
Твой конь застоялся за ночь:
Он ржет и вдыхает воздух,
Пропахший цветочным медом.
В ущельях глухих и диких
Ворочаются драконы,
В пещеры свои забились
Свирепые великаны…
Голос рыцаря остался прежним, от него только что не дребезжали шлемы и части доспехов, разбросанные по двору, и лишь по голосу можно было узнать рыцаря Фата-Морганы: его лицо было чистым, с мокрых волос капала вода. Исчезла маска из крови и грязи, исчезло пьяное чудовище, рубившее вчера столы и перепугавшее Кристину своим оглушительным ревом. Рэндери точил меч и пел, поглядывая на дорогу за распахнутыми воротами замка, и в его глазах мешались веселье и тревога.
А шут смотрел на него из своего ненадежного убежища — и почему-то не испытывал к трубадуру ненависти и отвращения, как ко всем остальным, прежде так восхищавшим его, «добрым рыцарям». Может, песня была тому виной, только Юджин напрасно твердил себе, что ему ли не знать: нет на свете никаких добрых рыцарей, а есть лишь убийцы, свиньи и скоты…
— …В дорогу, мой друг, в дорогу!
Она для тебя открыта.
Проляжет твой путь от моря
До чащ Торнихоза темных.
Да будет с тобой удача,
Лишь богу молись усердно,
Чтоб конь не подвел внезапно,
Чтоб меч не сломался в битве!
Рэндери замолчал и стал со свистом вращать меч над головой. По свисту определялось, хорошо ли заточен клинок, и трубадур, по-видимому, остался своим доволен. Он сунул меч в ножны, подобрал железную перчатку и побрел по двору в поисках второй, бодро чертыхаясь оттого, что никак не может ее найти…
