Андрей Валентинов - Рубеж
— Ну, поехали!
— Пане сотнику!!!
В три голоса закричали хлопцы, но пан Загаржецкий только бровью цернул.
— Цыть! Мое то дело! Ты, Ондрий, — за старшого. Если чего — Богу молись да Окно клятое ищи! Понял ли?
Ответа и слушать не стал. Ударил коня канчуком.
Далеко отъехали. Уже и тачанку-чортопхайку не видать, и зверей тех цивных (узнать бы, что за твари?). Остановился сотник, оглянулся. Все то же! Дорога, горы, сосны по склонам лепятся.
— Подходит ли место, пан Юдка?
— То в самый раз, пан Логин.
Соскочили с коней. Хотел пан Загаржецкий сразу же за «ордынку» схватиться, да передумал — на ворога взглянул. Взглянул — удивился.
— Что не так, пан сотник надворный? Или труса спраздновал? Спросил, чтобы жида клятого перед боем разозлить. Да не разозлился Юдка. Молчал.
Странно молчал. И в глаза не смотрел.
Юдка Душегубец
В какой миг я становлюсь рабом заклятия? Кто скажет? Как выхвачу шаблю? Как зазвенит сталь о сталь?
С какого мига я НЕ МОГУ МИЛОВАТЬ?
Сейчас он убьет меня. Или я убью его.
И все?
Вся жизнь — ради этого? Ради этого содрогнулись сфиры, встретились Смерть, Двойник и Пленник, чтобы выполнить неведомый мне Великий Замысел? Ради этого мы проехали вокруг всего Мира Б-жьего?
Нет!
Не хочу!
Я, Заклятый, я, Иегуда бен-Иосиф, Юдка Душегубец, больше не хочу никого убивать.
НЕ ХОЧУ!
И пусть Святой, благословен Он, Б-г Авраама, Ицхака и Иакова, Г-дь несчастного народа моего, делает что хочет со Своим недостойным рабом.
Шма Исраэль! Адонаи элегейну, Адонаи хап…
Логин Загаржецкий, сотник валковский
Рубить? Так ведь шабли даже не выхватил! Скрипнул зубами пан Логин. Скорее, триста чертей тебе в душу! Столько ждал, терпел столько, через себя переступал, гордость черкасскую топтал…
Молчал Юдка. Томилась есаулова шабля в ножнах.
Поразился даже сотник. Или вправду струсил, душегубец? Крепился, а как час настал — вывернулось наружу нутро жидовское, торгашеское? Неужто на пале дергаться слаще, чем с шаблей в руке помереть?
Не выдержал, сплюнул.
— В глаза смотри, людожер! В глаза! На смерть свою смотри! Поднял голову Юдка. И отшатнулся пан сотник от его безумного взгляда. Молотом застучала в висках кровь. Хватит! Долго терпел!
— Сейчас, жиду… еврею, то есть, отче наш святой читать буду. Дочитаю — и надвое тебя развалю. Понял ли?.. Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя Твое…
Молчал Юдка. Безумные черные глаза смотрели прямо на сотника. Так смотрели, что чуть не сбился пан Загаржецкий.
— Да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси, так и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь…
Уже не говорил — шептал. И страшно стало отчего-то. Словно недоброе дело творил.
— И оставь нам долги наши, яко же оставляем мы…
— Батька! Батька!
Дрогнула земля. Черной кипенью подернулось небо.
…Батька! Чуешь меня? Чуешь?
Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи
Во дворце началась «паника». «Паника» — это когда бегают и кричат. «Паника» — это плохо.
Я не виноват. Я никому не говорил про пленочки. Только братику. Братик сказал, что прилетел Аспид. Сказал, что Аспид скоро съест солнышко. Я хотел сказать, что солнышко нельзя съесть. Оно большое и горячее. Оно далеко. Но я не сказал.
Мы с братиком пошли смотреть на Аспида. Мы смотрели на площади, где под ногами красивые картинки. Сегодня все их топчут и даже ноги не вытирают. Все смотрят на Аспида.
Аспид еще маленький. Он черный, он летает возле солнышка. У него есть хвост.
Братик сказал, что Аспид прилетел наказать всех за грехи. И его тоже, потому что он — «иуда».
Братик плакал. Я сказал, чтобы он не боялся. Я его спасу — если успею вырасти.
Я понял! Аспид — это дыра, в которую улетает весь мир.
Это очень плохо!
Со мной говорил батя! Я его слышал!
Батя умный и добрый. Он любит меня. Он сказал мне, что нужно сделать. Я не успел спросить его о мамке. Я не успел спросить его, как нужно разговаривать с Богом.
Сегодня я спрятался. Я научился хорошо прятаться. Это просто. Надо захотеть, чтобы тебя не увидели.
Я спрятался в горнице, где стоят тяжелые игрушки с неправильными смыслами. Горницу нужно называть «вифлиофика». В горницу часто приходит тетка.
Я ждал. Я дождался. Тетка пришла. Я появился. Она вначале испугалась, а потом сказала, что я молодец.
Я — молодец!
Я сказал тетке то, что мне сказал батя. Она думала. Она не верит бате. Дядьке Князю она тоже не верит.
Я сказал ей, что Самаэль — обманщик и не спасет ее. Он всегда так обещает, чтоб можно было сделать, не делая. Она испугалась. Она спросила, знаю ли я, кто такой Самаэль. Я сказал, что знаю. Самаэль — это розовая бабочка.
Она сказала, что я еще маленький. Она сказала, что она подумает. Она думала громко. Она думала, что дядька Князь не сможет провести «эвакуацию». Она думала, что Самаэль дал ей свое слово.
Я сказал, что бабочки не могут давать слово людям. Бабочки не любят людей. Я это знаю, потому что сам скоро стану бабочкой.
Тетка велела мне не говорить такое словами. Она боится, что бабочки услышат.
Она знает, что внутри дядьки Князя тоже живет бабочка.
Надо говорить не «смыслы», а «Имена».
Мы едем к доброму дядьке! Мы едем втроем: братик, тетка и я. Братик боится. Тетка тоже боится, но совсем иначе.
Я не боюсь. Я — смелый!
Я — Денница!
Я скоро встречусь с Ириной!
Ярина Загаржецка, сотникова дочка
— А может, из гарматы пригостить? — задумчиво молвил Мыкола Еноха.
— Жалко! — вздохнул Хведир-Теодор. — Или мы посполитым враги?
У них же и зброи-то нет.
И оба поглядели вниз. А там, на луговине близ рощицы, где пан Мацапура хотел глаголи поставить, кипела толпа. С утра набежали — и мугыри, и бабы ихние, и даже соплячье босоногое. Набежали, под самый вал подобрались…
Всякого ожидала Ярина. Да только не того, что поспольство здешнее кинется Мацапуру выручать. Даже не поверила вначале. И лишь когда на забороло вышла, на окрестность знакомую взглянула — убедилась. Убедилась — и удивилась еще пуще.
— То их пахолки тутошние подняли, — заметил Хведир. — Эх, ворота запереть надобно было!
Старшой Еноха только кивнул. И Ярина кивнула. Следовало, конечно.
Так ведь всего трое их было, если саму панну сотникову не считать. Легко ли втроем целый замок приступом добыть? До слуг полохливых просто руки не дошли.
Да и не до того было. Всю ночь переговорили. Слушала Ярина, дивилась, за батька сердцем болела. Ох и славный черкас батька Логин! Да вот где он сейчас? Эх, беда, не услышал, когда умница Хведир про дорогу верную спросил!
