Андрей Валентинов - Рубеж
Подумал. Черной головой покачал.
— И я тоже. А мне, глупому жиду…
Внезапно я рассмеялся. Прав пан Харьковский, темный я еще. Как бишь он говорил? «Продукт кагально-раввинатного воспитания»? Вот уж точно, продукт!
— Мне, глупому еврею, казалось, что я родился в слишком жестокий век. Вэй, да то, что я видел, это еще даже не цветочки!
…И верить не хочется. Десять миллионов на войне положить! Десять миллионов! А дымы ядовитые? А повозки крылатые, с которых бомбы бросают?
Но все-таки для них я не «пархатый жид», а «товарищ Уманский»!
— Так что сиди в своем медальоне, морок. Связало нас с тобою ниточкой. Прочной — не порвать!
— Значит, ты твердо решил, товарищ Уманский?
— Решил, панове… товарищи. Решил. Остаюсь. Переглянулись. Пан Кныш на пана Харьковского поглядел. Тот лохматого в шляпе.
— Ну, тогда будет тебе, товарищ Уманский, другое задание…
Логин Загаржецкий, сотник валковский
Тайно ушли — пока спал. И ведь не хотел спать, горелкой той мутной глаза протирал, а все равно — сморило. А как открыл глаза… Эх, лучше бы и не открывал!
— Так что четверо нас, пане сотнику. Вы, да я, да Гром с Забрехой.
— Вижу, Ондрий, вижу…
Ушли!
И хоть сам отпустил, сам путь указал, а все равно — тошно. Выходит, перевелись черкасы. Как ни крути, а бросили! И его, и хлопцев. И где? Посреди Бездны клятой!
— Чортопхайку нам оставили. С кулеметом. Она у них тачанкой зовется.
— То пусть зовется…
Даже на кулемет глядеть не стал. Добре, конечно, что махинию эту подарили. Самая сладость из такой Мацапуре — да промеж глаз. И тачанка добрая: ход легкий, и ехать, ежели не врут, мягко. А все одно…
— А что же вы, хлопцы? Или не захотели землю панскую делить? Сказал — и пожалел тут же. Ведь не бросили — остались!
— Да чего уж там, пан Логин! Вместе жили, вместе и помирать будем. Невесело, видать, пану есаулу. И Забреха хмурится. Один Гром рад. Эге, да у него никак бонбы новые! Ишь, весь кушак обвесил!
— Так что четверо нас, пане сотник, — вздохнул Шмалько-есаул. — Четверо — да вот…
Повернулся сотник — и рот раскрыл.
— Или не ожидали, пан Загаржецкий?
Юдка?
Юдка!
— Ах ты, жид проклятый!..
— Еврей.
Аж поперхнулся сотник. И не от слова — от взгляда. Плохо смотрел Иегуда бен-Иосиф.
— Еврей, пан Загаржецкий. Отныне и довеку. Хоть и недолго осталось. Ой, плохо же смотрел еврей Юдка!
— Ну ты чего? Чего смотришь?
Даже обернулся пан Логин. Не стоят ли за спиной дружки Юдкины? Нет, пусто… Фу, ты!
— И чего ж с этими не ушел? — хмыкнул сотник, успокаиваясь. — Или вправду одумался и Окно решил показать?
Качнул головой Юдка, ухмыльнулся в рыжую бороду.
— Ой, вэй! Куда же я от вас уйду, пан сотник? Велик мир, необозримо Древо Сфирот, а все-таки для нас двоих тесен. Или уже нет?
Зубами заскрипел пан Логин, руку к верной «ордынке» протянул…
…Сухо щелкнула пуля о камень.
— Это, пан Загаржецкий, «маузер» называется, — хмыкнул Юдка, пистолю черную за кушак пряча. — Вас четверо, а пуль здесь — с две дюжины. На всех хватит! Так что мы теперь на равных. Первым не выстрелю — вас подожду.
Дернулись черкасы, кто за рушницу, кто за шаблю хватаясь. Но поднял руку сотник, горячих хлопцев останавливая. Быстрая рука у душегуба! Пока застрелят, пока шаблей дотянутся, двоих положит, а то и всех троих.
Рассмеялся Юдка, в седло вскочил.
— Мне, пан сотник, те хлопцы велели за вами присматривать. Не верят они вам. И я не верю. Хотите — тут убивайте. А нет, то поехали. Чего ждать?
— Пане сотнику, пане сотнику! Мы его ночью, как заснет…
Даже не ответил пан Логин верному Забрехе. И ночью можно, и просто в спину…
Ночью? В спину?
Четверо Черкасов — и один жид! То есть не жид — еврей, да все одно! В спину? Да что они, трусы?
Хотел послать разбойника к бесовой матери. Пусть коня забирает и обратно скачет, авось сломает шею дорогой!
Хотел — и язык прикусил. Еще хуже получается. Как ни крути — струсили!
— Тьфу, вражье семя! Делай чего хошь, тошно смотреть на тебя, мерзавца. А ну, хлопцы, по коням!
Говорил, а сам понимал, что прав Юдка — недолго осталось. Слишком тесно им двоим в этом мире. Если бы не Яринка…
Эх, Яринка, доченька!
Оглянулся сотник, словно надеясь Окно заветное увидеть. Да где там! Стоят проклятущие горы, висит над головой сизый туман…
— Вперед, хлопцы! Вперед! Все одно — не сдадимся!
Кину пером, лину орлом, конем поверну, А до свого отамана таки прибуду. Чолом пане, наш гетьмане, чолом, батьку наш
А вже нашего товариства багацько немаш!
Невеселую песню затянули хлопцы. Недобрую. Помнил ее пан Логин — да сам петь не любил. Про давнюю войну та песня напоминала, про берестейскую баталию. Собрались тогда под золотой булавой гетьмана Зиновия их предки. Собрались, перегородили берестейское поле…Не вернулись.
Ой, як же вы, панове-молодцы, ой, як вы вставали,
Що вы свое товариство на веки втерялы?
Становились, пане гетьмане, плечом об плече,
Ой, як крикнуть вражи ляхи: у пень посечем!
И предок сотников, Захар Нагнибаба, тоже не вернулся. Нашел свою смерть удалой черкас у переправы через Стыр, где легли три сотни справных хлопцев полковника Бартасенко. Только шаблю-"кора6елку" сыну передать успел — ту, что Яринка носить любила…
Ой, що ж ви, панове-молодцы, що за здобыч малы?
Малы коня у наряди, та ляхи однялы!
Зима прийшла, хлиба нема, тож нам не хвала;
Весна прийшла, лес розвила, всих нас покрыла!
Недобрая песня! Говорят, ночами лунными до сих пор встают на том поле тени погибших. Не упокоились черкасы под высокой травой…
— Да будет вам, хлопцы, будет! — не выдержал пан Логин. — Или Повеселей чего не помните?
У Переглянулись: Забреха с Громом, тот — с есаулом.
Эх, яблочко! Крутись, история! Что Совдепы нам, что Директория!
Эх, яблочко, да на тарелочку! Выходи, кадет, на перестрелочку!
Тьфу ты! И когда только наслушаться успели?
Слева смешок — не иначе, весело стало поганцу Юдке! Губы усмешкой сривит, бороду оглаживает.
Еле сдержался сотник. Не закричал, не выхватил «ордынку». Нет, иначе надо!
— Ондрий! Ондрий Микитич! А ну-ка дай мне свою шаблю. С ножнами.
— Но… Пан сотник!
— Кому сказал!
Пока верный есаул, ругаясь вполголоса, ножны с пояса снимал (понял все, умен черкас!), пан Логин много чего успел передумать. И все к одному сводилось. Верно он делает!
— Держите, пан сотник!
Поймал, не глядя, тяжелую шаблю — и так же, не глядя, кинул.
Налево.
— Словил, душегуб?
Не стал отвечать Юдка. Засмеялся только.
— Ну, поехали!
— Пане сотнику!!!
В три голоса закричали хлопцы, но пан Загаржецкий только бровью цернул.
