Алена Даркина - Растущая луна: зверь во мне
Плетение сети — занятие не из легких. С мелкими ячейками он не управится и за неделю. Если же они будут велики — умелый маг сумеет скользнуть сквозь них. А еще надо сделать ее невидимой для прощупывания, иначе клетку с принцем обойдут десятой дорогой. Хотя, если этот оборотень для чего-то нужен Эрвину, он рискнет…
Когда работа была закончена, с Загфурана лил пот. Тело страшно чесалось и снова хотелось крови. Он немного полюбовался на созданное им творение — сеть он смог сделать так, что замечал ее лишь тот, кто создал. Либо тот, кто обладал похожей кровью. То есть, если здесь окажется маг-вампир, — он ее различит. Остальные не заметят, пока не коснутся. Люди могут преодолеть ее беспрепятственно. Если Ялмари задумает уйти — сеть его не удержит. Тут оставалось надеяться на заклинание отхи. Но люди принца не найдут. Кому придет в голову искать его среди древних могильников? Надежда у несчастного — Загфуран скривился — только на Эрвина.
Он имел возможность поохотиться. Сеть подаст знак, как бы далеко он ни находился. В крайнем случае он переместится прямо к клетке, чтобы "поймать" Эрвина. Местность он теперь знает, так что проблем это не составит.
Горячее солнце, казалось, выжигало сознание. Даже сквозь прикрытые веки оно светило слишком ярко. Он бы закрыл лицо, перевернулся на спину. Если бы мог.
Его облили водой, и раны чуть затянулись. Но поить его никто не собирался. Потому что на самом деле они не собирались его спасать, они чуть отсрочили его смерть. Он как наживка, маленький червячок, для того чтобы поймать огромную рыбину — Золотого Эрвина. Он слышал беседу — Загфуран стоял близко к клетке, да он и не старался говорить тихо. Зачем? Все равно оборотень скоро умрет. Интересно, получится у мага поймать Эрвина?
Не надо бы, чтобы получилось. Он умрет, но еще есть Илкер, родители, сестра… Будь у него чуть больше сил, он бы волновался по этому поводу. Но сейчас охватило вязкое безразличие, когда хочется одного: чтобы скорее угас этот сумасшедший свет, чтобы было не так жарко, чтобы… умереть.
Это малодушно. Неправильно. Он должен бороться и еще чего-то должен. Но он ничего не мог с собой поделать. Ялмари впервые пожалел, что не родился человеком. Человек давно бы умер, а не поджаривался медленно на солнце несколько дней к ряду.
Да еще странное заклинание — если он сбежит, то умрет. Принц не помнил, когда Есита наложила его. Наверное, был без сознания. Но он считал это явно излишней мерой предосторожности. Зачем тратить волшебную силу, когда есть раны, солнце, мухи…?
Неизвестно, интересен ли он Эрвину, нужен ли для чего-то, но совершенно точно он понравился мухам. К ослепительному свету, режущему глаза, добавилось назойливое жужжание. Хорошо, что он не чувствовал их, но теперь он начал мечтать хотя бы о том, чтобы потерять сознание и получиться покой.
Но это желание, исполнившись, обмануло, как и остальные. Он терял сознание, но при этом не получал ни покоя, ни отдыха. Казалось, на мгновение гасло солнце, а затем все начиналось сначала: жара, жажда, свет, мухи…
Затем в сознании все спуталось. Ялмари четко осознавал, что все, что он видит вокруг — нереально. Но при этом умудрялся разговаривать со своими видениями.
Мухи выросли, стали похожими на упитанных лесных кабанчиков, они садились на грудь, так что становилось трудно дышать, и объясняли ему, что сопротивляться бесполезно, дня через два его убьют. Ялмари заявлял, что таких огромных мух не бывает, а если и бывают, то они не умеют говорить. И вообще если уж он бредит, то желает видеть что-то более приличное, чем гигантские мухи.
Его требование немедля исполнялось. Он висел на крючке посреди жидкого огня. Из вздымающихся к небу языков пламени выплывал гигантский карась, и заявлял, что он не кто иной, как Золотой Эрвин и приплыл сюда, чтобы сожрать принца. Ялмари сначала объяснял, что, конечно, готов быть съеденным, лишь бы не было так жарко, но лучше бы Золотой Эрвин этого не делал, потому что где-то там, на берегу, притаился Загфуран с гарпуном и непременно убьет карася-Эрвина еще до того, как принц переварится у него в желудке. Но тут же убеждал рыбу, что Эрвин вовсе не карась, просто у него, Ялмари, бред, что Эрвин совсем другой, поэтому карась может убираться к шерешу: все, чего он хочет, это немного покоя, пусть и на крючке посреди пламени…
Видения сменялись одно другим, каждое все причудливей, но при этом непременно переплетающееся с реальностью.
А потом пришла Илкер. Серьезная и печальная, она склонилась над ним и поцеловала в запекшиеся губы. Ялмари будто дотронулся до льда, а не до девичьих губ, но сейчас это было приятно. Он хотел попросить лечь с ним рядом: он горит, она мерзнет, вместе им будет хорошо — но передумал.
— Уходи, — попросил он, с трудом справившись с распухшим языком. — Я тебя убью. Уходи, пожалуйста.
— А может, я хочу, чтобы ты меня убил? — возразила девушка и снова его поцеловала.
14 уктубира, Чарпад
По пустыне Эвилел путешествовала в мужской одежде. Вернее, в одежде, похожей на мужскую — такие штаны, разлетающиеся веером как юбка, ни один монах-мужчина не носил. Она сидела на верблюде очень прямо, голову закутала в песочного цвета бурнус, так что не видно было светлых волос, лишь черные глаза сверкали, когда она оборачивалась. Но Удаган старался на нее не смотреть. Каждое ее движение сводило с ума, бросало в жар. Одна посадка на верблюде по-мужски, чего стоила.
Хозяйка монастыря словно специально старалась держаться между князем и эйманом. Причем с князем она мило беседовала, а к Удагану обращалась коротко, по делу. Но он действительно знал ее. Глаза Эвилел говорили гораздо больше ее слов. Поэтому он подыгрывал ей.
Князь по случаю похода переоделся. Лев признавал разумность этого: белая одежда для путешествия не годилась, а вот та, в какую были одеты дланники — ржавого цвета — очень даже. Но то, что Норсон в пути вел себя значительно скромнее, чем на приеме в монастыре, не требовал особых преимуществ по сравнению с дланниками страшно раздражало. Раздражало, потому что так приятно было думать, что соперник — всего лишь разряженный павлин. И так мерзко осознавать его достоинства. Впрочем, у него, как и Эвилел, еще была возможность и разочароваться. Но пока что князь вел себя безупречно: галантно по отношению к невесте, безразлично по отношению к эйману, по-дружески с воинами, почтительно с монахами.
Они двигались довольно быстро. Верблюды в монастыре были выносливые, а может, их подпитывала магия. Лев держался чуть в стороне, но прислушивался к беседе.
— Чем так важен этот принц, что вы поспешили его спасать? — бархатный голос князя создан, чтобы обольщать женщин. Он говорит так, точно воркует с любовницей, а не обсуждает что-то важное. Только Эвилел на это обаяние не поддается, отвечает ровно и холодно.
