Сергей Раткевич - Наше дело правое
Я смотрю в ее глаза. Я киваю. Я протягиваю ей сумки. Она молча взваливает их себе на плечо и ждет. Умница.
Что ж, теперь я не один. А значит, меняем правила игры.
Всех мужиков когда-нибудь погубит любовь к сантиментам, говорил мой старик. И добавлял: но это же и делает мужика мужиком.
Убираю пистолет в кобуру. Винтовку вешаю на шею и складываю на нее руки. Разворачиваюсь. И спокойно, почти прогулочно, перешагивая через останки людей, иду к растерянным повстанцам и солдатам. Едва не насвистываю. Дешевый трюк, но почти всегда работает. После того как впервые попадешь под бомбежку, начинаешь заметно иначе смотреть на многие вещи. Спокойствие и уверенность в себе в такой ситуации подавляют волю остальных.
Я слышу — моя подопечная идет за мной немного позади.
На нас смотрят все. Иду дальше. С каждым шагом, приближающим меня к выжившим, они становятся все настороженнее. На меня наводятся стволы. Смешно, но они меня боятся. Триста человек — одного! А говорят, один в поле — не воин. Смешно. Но я не улыбаюсь.
Подхожу. В нескольких шагах от стены из щитов и людей останавливаюсь.
— Кто главный? — спрашиваю я.
Из-за щитов выступает вперед крепко сбитый мужик средних лет с автоматом в руках. Тот самый, цивильный. Подходит ближе.
— Ну я, — говорит он и изучающе смотрит на меня.
— Звание?
— Сержант. В отставке.
Все-таки солдат.
— Как старший по званию, принимаю командование на себя. Будешь моим замом.
Смотрю ему в глаза. Минута, от которой многое зависит.
Офицерские нашивки на моем рукаве ничего не значат. Только взгляд.
Долгая минута. Все молчат.
— Есть, господин капитан! — наконец чеканно говорит он, вытягивается и отдает честь.
Напряжение, сковавшее в эту минуту рядом стоящих, спадает. Они подчинились. Я победил. Мы проиграли войну, но это маленькое сражение я выиграл.
— Всех офицеров — ко мне.
— Есть!
Ну вот. Теперь у меня есть своя маленькая армия. Я присаживаюсь на обломок упавшей колонны неподалеку, винтовка — на коленях. Закуриваю.
Подходят пятеро. Все — молодые лейтенанты. Незнакомые. На полшага за сержантом. Приказываю им.
Разбить всех боеспособных на пять отрядов и принять командование над ними. Военных и штатских — отдельно. Осмотреть перрон и пути, вокзал и ближние окрестности и присоединить адекватных выживших. Неадекватных — по обстоятельствам. Совсем неадекватных и агрессивных — в расход. Мародеров — без предупреждения. Тяжелораненых — если попросят — тоже. Патроны — экономить. Собрать оружие, боеприпасы, инструменты, средства связи и все, что можно выпить, съесть и выкурить.
Разобраться с личным составом — военным и гражданским: кто что умеет и может. Снайперы, саперы, радисты, химики, механики, слесари, инженеры, водители и так далее. По всем — список. Паникеров — разоружать и гнать взашей.
Определить, кто достаточно здоров, чтобы самостоятельно передвигаться на большие расстояния. За детей решают родители. За раненых — сами. Кто не может идти — остается, и да поможет им Бог.
И все — очень быстро. Полчаса — предел.
Лейтенанты разбегаются, и вокруг — крики и суета. Иногда — выстрелы.
Мой новоиспеченный заместитель остается и долго смотрит на меня тяжелым взглядом.
— Страшные времена наступили, — глухо говорит он и вздыхает.
— Да, — соглашаюсь я. — Паршивые времена.
— Нам их не пережить.
— Нет.
— Но мы попробуем?
— Мы попробуем.
Он протягивает мне руку. Я пожимаю его крепкую ладонь.
— Я с тобой, капитан.
— За работу.
— Есть!
* * *Полыхающая столица остается далеко за нашими спинами. Мы идем нестройной колонной, груженные всем подряд. Чуть больше четырех сотен. Рядом со мной — та самая девчушка. Не отходит ни на шаг. Смотрит на меня и чуть заметно улыбается. Как будто бы жизнь идет своим чередом.
В городе уже несколько часов зачистка, Над крышами наших домов кружат вертолеты, заливая все жидким пламенем там к окраинам подступает корпус чистильщиков. Им в этом городе никто не нужен.
Нам везет, и на нас никто не обращает внимания. Пока что им не до беженцев. Хотя беженцы им тоже не нужны. Но только мы — не беженцы. Мы — партизаны.
Мы уходим в горы, как когда-то давно уходили наши деды и прадеды.
Мы обречены, потому что наш народ и наша страна стали лишними в этом мире. Нужна только наша земля. Но эта земля — наша. И терять нам больше нечего.
Рано или поздно нас выследят и уничтожат.
Но пока мы живы — будет война.
Потому что я — солдат.
ДОЖИТЬ ДО ПОБЕДЫ
Я совру, что придет подкрепление —
Мы иначе не сможем стоять.
Серой слякотью стало терпение,
И оружию хочется спать.
Как давно мы не верим в спасение!
Но мальчишки глядят мне в глаза…
Я солгу, что придет подкрепление —
Потому что иначе нельзя!
Нам привычен обряд погребения,
Мы отвыкли от чая и щей…
Я солгу, что придет подкрепление,
Над могилой убитых друзей.
Над высоткою слышится пение,
Под высоткою стелется дым…
Я солгу, что придет подкрепление —
И наверное, мы устоим.
Снова ноет былое ранение,
Просят каши сапог и живот…
Я солгу, что придет подкрепление…
Ведь оно непременно придет!
Сергей Раткевич
СТАРШИНА
Жара. Это только вначале кажется, что попал в духовку. Это только вначале… хруст песка на зубах, высасывающий влагу зной и дышать нечем. Потом… Потом это просто становится каждодневной пыткой. Жара — это звон в голове. Жара — это когда распухший язык и во рту горько. А сейчас горько не только во рту.
Потому что — все кончено. Потому что в живых остались только вы двое. Ты и Федька. Потому что все остальные — трупы. Все, кроме тех, которые с той стороны. Которые вот-вот поднимутся в атаку.
— Витек, у тебя патроны остались?
Долгое, как зной, молчание и шелестящий выдох:
— Последний. — У тебя и правда остался последний. Как же это ты так не рассчитал?
— Витек, дай его мне… — Суматошное мельтешение. Слова, как разноцветные пятна, за секунду до обморока.
— Витек, дай, будь другом… ну, пожалуйста, дай!
Слова булькают, как пузырьки, как проклятые пузырьки проклятой воды, которой нет. Ничего нет, кроме синей жары и тех сволочей, тех, которые с той стороны. И ведь патрон и в самом деле единственный.
