Сергей Раткевич - Наше дело правое
Солдат к повстанцам прибилось, как ни смешно, в несколько раз больше, чем самих повстанцев. Теперь здесь единственная сила — они. Интересно, они только сейчас поняли, что никто их эвакуировать не собирается, как было обещано?
От самых достойных жителей города, достойных настолько, что их должны были эвакуировать вместо других, имеющих на это право, остались лишь ошметки. От тех, кто не влился в толпу. Нет больше коридора, который держал им проход к поезду. Ни живого, ни мертвого…
А толпа вгрызается в поезд. Она не понимает, что эвакуация не спасет. Только отсрочит неизбежное. Бежать — некуда.
Наша армия — рассеяна и дезорганизована. Правительство запросило капитуляции, и правительству ответили пятитонной бомбой-бурилкой, похоронив его вместе с верховным главнокомандующим в подземном бункере. Столицу эвакуировали, как сумели, да всех, конечно, не успели, бросив на произвол судьбы больше десяти миллионов людей, которым путевок на спецэвакуацию не досталось. Кто мог, отправился в горы, большинство же осталось на милость победителя. А победитель на милость скор. Не оставляет никого.
С небес доносится гул реактивных двигателей, вскинутый прищуренный взгляд ловит правее солнца десятка два точек — как низко идут, суки! — и почти сразу же начинается бомбардировка. С воем стабилизаторов, слышанным многими до того только в кино, от солнца, словно грибной дождь, сыплются бомбы. Простые, без электронной начинки. Как когда-то очень давно. Противовоздушная оборона подавлена точечными ударами — и можно избавиться от старой смерти, много лет пылящейся на складах. Старые бомбардировщики, старые бомбы. Нас уже не боятся.
Земля трясется, и буханье взрывов бьет по барабанным перепонкам. Скорчиваюсь в позе зародыша и закрываю уши ладонями, открывая, как рыба, рот, чтобы не оглохнуть.
Что толку прятаться и метаться? Если здание вокзала рухнет — мне все одно конец. Бомбы рвутся, люди кричат, мир вздрагивает. Я спокоен. Тут все просто: повезет — не повезет. Одна из бомб цепляет вокзал, он будто бы подпрыгивает, и я вижу, как дальняя сторона здания начинает оседать. Всё? Нет. Обваливается только часть. На совесть строили. Черт, под конец я всё-таки здорово струхнул.
Потом как-то вдруг все затихает. Сажусь, выглядываю за бордюр. На перроне в основном не люди, а их куски. И толпы больше нет. Вместе с поездом. Искореженный металл, осколки камней, стекла, мясо и кровь. А повстанцы и солдаты стоят, как и раньше, за стеклянной стеной. Ну вот, говорю же: судьба — не судьба. Только пара-тройка десятков человек корчится на земле. Похоже, посекло кое-кого осколками, но в целом — почти все живы. Хорошая штука — армированные щиты.
Смотрю на запасные пути. Там, где ползали две мрази, теперь только черная воронка. Жаль. Слишком недолго мучались. А девушка в изодранном платье всё так же ошалело крутит головой и идет к повстанцам. Что ж, может, и есть какая-то правда в мире.
Вокзал, на четверть обвалившись, всё-таки стоит, а я и вовсе цел. Трижды плюю через левое плечо и благодарно улыбаюсь через правое. Спасибо, ангел-хранитель.
Город горит. Не весь еще, островами-домами. Отдельным ярким факелом — правительственная тридцатиэтажная высотка. Похоже, напалмовая зажигалка. Сбылась мечта ультраправых, ухмыляюсь я.
На улицах пустынно: кто мог уехать — уехал, кто не мог — попрятался. Смотрю на часы. До входа в город групп зачистки остается, по моим прикидкам, часов шесть-восемь и примерно столько же бомбардировок. Интересно, когда в ход пойдут бомбы объемной детонации? Чтобы не выковыривать засевших снайперов вроде меня.
Здесь мое дело сделано. Пора уходить. Я должен жить. Моя война еще не закончена. Я сам себе армия. Снайпер-одиночка с диверсионной подготовкой может продержаться очень долго. И я продержусь. Сколько смогу.
Я спускаюсь вниз. Рюкзак за спиной, винтовка на плече, в руке — пистолет. По пути вниз убиваю двух мародеров. Быть санитаром в условиях грядущей стерилизации — что может быть абсурднее? Но у меня свои принципы.
…Три дня назад нашу войсковую колонну на переброске уничтожил вражеский десант при поддержке своих вертушек. Мы были блокированы и стояли у них как на ладони. И умирали стоя. Армейский спецназ умеет умирать.
Выбрался я из той огненной долины чудом и без единой царапины. А мой батальон остался там.
Через день я был в столице.
А через два страна, которой я присягал, официально перестала существовать. Но Родина у меня осталась.
Ее не забрать решением новых хозяев мира.
…На вокзале я оказался я в поисках кого-нибудь из своих — у всего нашего батальона были путевки на спецэвакуацию на сегодня. Видимо, наверху решили, что там, где соберется цвет нации, без армейского спецназа никак не обойтись. И я нахожу их на первом этаже, в кафе, за баррикадой из столов и стульев: трех штурмовиков, медика и связиста. Надо же. Везунчики. Пережили колонну и продержались до самой бомбёжки. Вот только вряд ли архитекторы, которые проектировали вокзал, думали, что огромное панорамное стекло полукругом во всю стену, сквозь которое так приятно, потягивая пиво в ожидании своего поезда, наблюдать за убывающими и приходящими составами, станет причиной смерти пяти совсем неплохих ребят, искромсав их тела своими осколками.
Медик был моим другом. Подхожу к нему. Приседаю. Лезу в карманы, достаю две монеты и кладу их, по старому обычаю, ему на глаза. Прощай, друг. И до скорого.
Потом обшариваю его карманы. Патроны. Беру его сумку. Я знаю, у него всегда есть дополнительный запас промедола и морфия. Никогда не будет лишним. Собираю сумки, патроны и оружие у других. Полевая рация — цела. Приятный сюрприз.
Поднимаю пластиковый стул, выдираю засевший в сиденье кусок стекла, ставлю стул, сажусь. Закуриваю. Пять минут молча курю и смотрю на них. Прощайте, ребята.
Оружие — в сумки, сумки — на левое плечо. Винтовка — на правом. Двери вокзала заклинены, и с пистолетом наготове я выхожу сквозь бывшую панораму на перрон. Под ботинками хрустит битое стекло. Если бы не оно, было бы скользко от крови. Вокруг спокойно. Только стоны и плач.
Поворачиваюсь спиной к повстанцам и ухожу. Здесь мне делать больше нечего. Иду в одиночестве. Хотя нет. Прямо ко мне направляется та самая девчушка, спасенная от насильников. Я останавливаюсь. Она подходит, стоит в пяти шагах и вопросительно смотрит на меня. Красивая. Если лицо от крови отмыть. В ее глазах — даже не страх за свое будущее. Понимание. Это намного хуже.
Я смотрю в ее глаза. Я киваю. Я протягиваю ей сумки. Она молча взваливает их себе на плечо и ждет. Умница.
Что ж, теперь я не один. А значит, меняем правила игры.
