Ева Софман - Та, что гуляет сама по себе
Рыцарь, радостно отсалютовав, уверенно поскакал от границы с Равнинной на юг. Впрочем, достигнуть пункта назначения не успел — в комнату заглянула мама:
— Таша, хватит на сегодня, — Мариэль поправила одеяльце мирно сопящей в колыбельке Лив. — Время уже к полуночи.
— Да, пожалуй, хватит, — девочка, скатившись с кровати, ловко подхватила весьма недовольных этим фактом кукол. Пристроила фигурки в выделанную бархатом шкатулку с шестью отсеками, заперла ту на ключ и, торжественно водрузив кукольное обиталище на прикроватную полку, принялась скатывать карту. — Раз они со мной не считаются — вот пусть теперь сидят и обдумывают своё скверное поведение!
— Думаю, им это не повредит, — с улыбкой кивнула Мариэль. Улыбкой не на губах, но во взгляде — когда взгляд тёмно-вишнёвых глаз обращался на дочь, он всегда становился улыбчивым.
Таша положила аккуратно свёрнутую карту на столешницу. Помедлила.
— Мам, — наконец неуверенно сказала она, — я хотела тебя кое о чём попросить.
— О чём это?
— Я… в общем…
— Ну же.
Таша набрала воздуха в лёгкие:
— В-общем-Кайя-Лайя-Гаст-и-ещё-несколько-ребят-завтра-собираются-пойти-к-озеру-можно-я-с-ними?
Меж тёмных бровей матери пролегла хмурая морщинка:
— Таша, путь туда-обратно до Кристального не такой уж близкий. А ты знаешь моё мнение по поводу продолжительных прогулок с деревенскими.
— Мам, ну они не влияют на меня… правда. Я сама по себе, а они сами…
— Дело не во влиянии, — вздохнула Мариэль, — и это ты тоже прекрасно знаешь.
Таша плюхнулась на кровать — с угрюмо поникшей белокурой головкой:
— Это несправедливо!
— Ну сама посуди — мало ли что может случиться, пока вы там будете? Ты можешь пораниться. И кто вам встретится… или они решат подшутить над тобой и напугают — я же знаю их шуточки… и я буду за тебя волноваться. Нет, исключено.
— Мам…
Мариэль покосилась на безмятежно спящую младшую — и, присев на корточки, печально взглянула на старшую дочь:
— Таша, я понимаю, как тебе хочется компании. Но эта компания неподходящая для тебя по многим причинам. Во-первых, они — деревенщины. А во-вторых — скажи сама.
Девочка прикусила губу.
— Потому что они — люди, — наконец буркнула она.
— Правильно. Они — люди. И когда-то я тебе уже говорила — люди не любят тех, кто отличается от них. Таких, как мы. Потому что мы кто?
— Мы — оборотни, — пробубнила Таша, — теоретически можем перекидываться в любого зверя и любую птицу, но без риска возвращаться в человеческий облик можем лишь из двух звериных и одной крылатой ипостаси, наиболее близких нашей человеческой сути.
— Вот и предпочитаем не рисковать, — кивнула Мариэль.
— Раненый или ослабленный оборотень не может менять ипостась, — заученно продолжила Таша. — В случае серьёзной психологической травмы животные ипостаси оборотня временно ограничиваются одной — наиболее близкой к истинной сущности оборотня. Время нашего пребывания в чужой личине ограничено: максимум сутки животного обличья, и на каждый час иной ипостаси оборотень должен пробыть два часа в человеческой…
— Что поделаешь, за всё приходится платить, — Мариэль вздохнула. — А что ещё мы можем?
— Общаться с животными на ментальном уровне. Принимать и получать от них мыслеобразы.
— А что ещё отличает нас от обычных людей?
— Острый слух, ловкость, умение передвигаться без шума… И кровь у нас на свету искрится.
— Правильно. И чтобы наша маленькая тайна оставалось тайной, мы должны соблюдать крайнюю осторожность. Если ты расшибёшь коленку, крови будет не так много, чтобы что-то заметить, но если наколешься или порежешься… И ты ещё не научилась контролировать себя до такой степени, чтобы менять облик исключительно по собственному желанию, а не в результате естественной защитной реакции. Достаточно сильного испуга, и… Представляешь, что будет, если ты на глазах у этой ребятни вдруг обернёшься кошкой?
Таша откинулась на подушку:
— И всё равно это несправедливо, — вздохнула она, нашарив сидящего рядом на изголовье лупоглазого плюшевого зайца. — Мне иногда хочется не быть никаким оборотнем, а быть просто девочкой… как они все. Или чтобы они все были оборотнями.
— Увы, малыш, — Мариэль бесшумно поднялась на ноги и поцеловала дочь в макушку, — спокойной ночи.
— Спокойной ночи, мам.
Прижимая к себе игрушку, Таша смотрела, как мать идёт к двери.
— Мам, а когда папа вернётся? Он же говорил, что всего неделю у дяди Зоя погостит, и дорога сутки занимает, а его уже третью неделю нет… Я по нему скучаю. Может, послать кого-то сказать, чтобы он поторопился?
Дремавшая на ситцевых шторах бабочка встрепенулась и звонко забилась о стекло.
Мариэль долго смотрела на дочь. Затем отвела взгляд и прислонилась спиной к двери.
— Я должна была сразу тебе сказать, — она зачем-то принялась теребить широкие рукава своего платья, — но… видишь ли… понимаешь, дело в том, что… В общем, папа не приедет.
— Почему? — Ташины брови взлетели вверх. — Он что… он нашёл там работу?
— Нет.
— Он… он… он ушёл? От нас? — голос девочки сорвался в хриплый шёпот. — Как Лелин папа?
— Нет.
— Но почему?!
Мариэль стиснула тонкую ткань в кулаке — до врезавшихся в кожу ногтей, до побелевших костяшек пальцев:
— Он задержался в пути, прибыл в Адамант ночью и в одном из переулков встретился с плохими людьми… и… и папы больше нет, малыш, — короткой выдох. — Его нет.
Таша открыла глаза за миг до того, как над её ухом затрезвонил колокольчик:
— Встаю, встаю…
Уже знакомая служанка кивнула и, прямо-таки светясь бодростью, удалилась. Таша, протерев глаза, завистливо зевнула, встала и, наспех жуя лепёшку, выглянула в окно — благо, ночью её зрение только обострялось.
За черепичными крышами домов, за окружившим Приграничное частоколом, за рядком берёз, поникших тонкими веточками вдоль Тракта — она разглядела Пустошь. Хотя скорее не её даже, — ночная тьма всё скрадывала, — а край Пустоши на ночном небе: на грани зрения уловимая трещина, будто по тонкому стеклу, почти невидимая. Звёздные искры, по которым она проходила, изламывались. Да и небо над Пустошью тоже было неправильным: будто витраж настоящего звёздного неба, который разбили, а затем сложили не совсем так, как надо. На Пустоши невозможно было увидеть привычные созвездия. Казалось, что и звёзды там иные.
Никто не смог бы вспомнить, когда возникла Пустошь — даже Перворожденные альвы. Она и не возникала: она была всегда, как Криволесье, как горы, как альвийские леса. Древние, странные, необъяснимые земли, в которых сам воздух пропитан магией. И чудеса, которые на них творились, были странными — хотя простой люд склонен был считать их никакими не чудесами, а ксашевщиной. Вот и сами Земли люд прозвал Кривыми: во-первых, ни на одну карту не нанесёшь, — изнутри всегда другие и всегда больше, чем кажутся снаружи, — а во-вторых, всё на них вкривь и вкось идёт. У тех же магов волшба либо вовсе не действует, либо, перебиваемая магией куда более могущественной, действует совсем не так, как должна. И абсолютно точно обо всех Кривых Землях известен лишь один факт: никакая нечисть, нежить и монстры не осмеливались на них задерживаться. Сами по себе Земли не держали никакого зла, там было лишь то зло, что приносили с собой люди, но… Как поговаривали — коль придёшь туда со злом, то зло это аукнется в первую очередь самому тебе.
