Элизабет Хэйдон - Элегия погибшей звезды
Солдат в форме императорской гвардии натянул поводья.
— Милорд, к горному перевалу приближается караван, четыре фургона.
— И что?
— Складывается впечатление, что они специально путешествуют после наступления темноты, чтобы остаться незамеченными. Мне показалось, что фургоны до отказа набиты пленными.
Талквист еще сильнее высунулся из окна и недовольно нахмурился.
— Пленные?
— Да, милорд. У них завязаны глаза и стянуты веревками руки. Наверное, их захватили на берегу к югу от Побережья Скелетов.
Талквист сердито кивнул. Незаконная работорговля в Сорболде процветала. Продавать партии пленников на рудники и поля начали вскоре после смерти предыдущей правительницы, Императрицы Темных Земель, чья кончина и привела к тому, что преемника пришлось выбирать с помощью Весов Джерна Тал, и им стал Талквист. Торговцы живым товаром, которые нападали на деревни и караваны и заставляли захваченных ими людей работать на полях или продавали их, вызывали сильное раздражение и возмущение у Талквиста.
— Как ты думаешь, куда они направляются? — спросил он.
Солдат снял шлем и стряхнул со лба пот.
— Судя по всему, они едут к оливковым рощам Балтара.
— Перехватите их, — приказал Талквист, — Пусть мой караван свернет в сторону. Я хочу узнать, кто в моих владениях тайно перевозит рабов, и намерен лично им помешать. Я буду сидеть внутри. Скажи вознице, чтобы прибавил ходу.
— Слушаюсь, милорд.
Кипя от гнева, Талквист опустил занавеску и потушил лампу.
Эврит провел языком по верхнему небу в тщетной попытке найти там хоть капельку слюны. Все напрасно.
Пять дней, проведенных с завязанными глазами и стянутыми веревкой руками, сделали его особенно восприимчивым к тому, что его окружало: с наступлением ночи воздух становился прохладнее, внутри фургона омерзительно воняло человеческими отходами, он слышал стоны боли и жалобный плач, исполненный страха, — все звуки, которые издавали его товарищи по несчастью и особенно маленькие сыновья Эврита, чьи голоса он узнавал среди прочих, как бы тихо они ни звучали.
Он пытался уловить хоть какой-то знак от своей жены — ее швырнули в другой фургон, хотя она отчаянно сопротивлялась, — но топот копыт и скрип колес заглушали все остальные звуки.
Селак, младший из двоих сыновей Эврита, несколько часов назад затих и уже даже не стонал. Всякий раз, когда грохот немного стихал, Эврит звал сына своим охрипшим голосом, который сам с трудом узнал, но не получал ответа. Он молил богов, чтобы оказалось, что мальчик всего лишь уснул или потерял сознание, пытаясь справиться с мучительными вонью и жаждой, но то и дело вспоминал характерный звук упавшего на песок тела, который раздался, когда фургоны остановились и их хозяева начали кормить и поить своих пленников. Эврит слышал этот звук пять раз. Мелкий песок, всякий раз при этом врывавшийся в их тюрьму на колесах, жалил кожу и заменял слезы страха, которые не могли пролиться из его глаз из-за повязки и обезвоживания.
Эврит снова и снова ругал себя за то, что рискнул поплыть на корабле в Голгарн, и ведь он сам возглавлял эту экспедицию. Он и его спутники зафрахтовали «Свободу» и специально подгадали так, чтобы отправиться в путь, когда подуют последние благоприятные летние ветра, перед тем как с наступлением осени течения около Побережья Скелетов станут опасными. Главным образом, они предприняли это путешествие в надежде, что в Голгарне, где не придерживались никакой определенной религии, отнесутся более терпимо к их секте, исповедовавшей довольно мягкие взгляды на жизнь. Их корабль утонул, а они стали пленниками людей, которые помогли им добраться до берега, — поначалу они считали их своими спасителями.
Нельзя сказать, что эти люди не проявили к ним относительной доброты — они не насиловали женщин и не избивали мужчин и детей. Сначала их накормили и напоили, позволили облегчиться, а потом завязали глаза. Однако безжалостное солнце пустыни и нечеловеческие условия, в которых они оказались, делали их положение почти невыносимым. Вожак похитителей даже заверил их, что они смогут купить себе свободу, если будут в течение двух лет прилежно работать на сборе маслин. Эврит был не настолько глуп, чтобы ему поверить, но, по крайней мере, его слова вселили надежду в сердца женщин и детей. С того самого момента, как их корабль сбился с курса и налетел на рифы около Побережья Скелетов, Эврит не сомневался, что смерть скоро заберет всю его семью. Они остались в живых после кораблекрушения, но разве такая судьба лучше смерти?
Издалека донеслось пение горна — длинная, протяжная нота, за которой последовало три коротких. Эврит почувствовал, как зашевелились его товарищи по несчастью — они тоже услышали горн.
Бандиты заволновались, начали перекрикиваться на незнакомом ему языке, и Эврит услышал в их голосах страх.
— Что происходит? — пробормотал его сосед. Земля вокруг фургона задрожала, и Эврит узнал этот звук.
— Лошади, — прошептал он. — Много.
Фургон поехал медленнее, и скрип колес заглушил топот копыт по песчаной дороге.
Один из пленников начал вслух молиться, и остальные к нему присоединились, не обращая внимания на песчаную бурю, поднятую копытами лошадей.
Раздался страшный шум, и Эврит силился понять, что происходит, уловить какие-нибудь знакомые звуки. Ему показалось, что часть бандитов бросилась бежать, они бросили фургоны и, вскочив на лошадей, попытались скрыться, но их быстро догнали другие всадники, превосходившие их числом. Судя по всему, какие-то люди окружили фургоны, и по четким приказам, которые вслед за этим последовали, Эврит решил, что они попали к военным.
Наконец казавшиеся бесконечными шум и неразбериха закончились, фургон остановился, дверь открылась, и зазвучали слова на незнакомом Эвриту языке.
Потом последовал короткий приказ, и кто-то запрыгнул в фургон, от чего их тюрьма на колесах ужасно закачалась. В следующее мгновение Эврит почувствовал, как чьи-то руки осторожно снимают повязку с его лица.
Сначала Эврит решил, что ослеп, — мир вокруг него был окутан черным мраком, но уже через пару минут он сумел различить солдата в красной форме, отделанной кожаными полосками, который снимал повязки с глаз других пленников.
Эврит быстро огляделся и увидел своего старшего сына, который сидел рядом с ним с широко раскрытыми от ужаса глазами. Он кивнул сыну и заглянул ему за спину. Между фургонами стоял смуглый мужчина с грубыми чертами лица, он был одет в свободный белый балахон, расшитый изображениями солнца и меча, на шее висела тяжелая золотая цепь. Он раздавал приказы, казалось, целой армии таких же, как он, смуглых воинов. Некоторые из них курсировали между фургонами, другие развязывали глаза пленникам и передавали им воду.
