Хозяйка кофейной плантации (СИ) - Тартен Шарлота

Я немного злюсь. Почему его так поразило, что я что-то читала? Меня несказанно это раздражает.

— Обычно девушки твоего круга читают сентиментальные романы, — отвечает удивлённый Мигель. — Насколько я понимаю, это ты вряд ли вычитала в «Острове отрады» или «Сказках фей»*.

— По-твоему, меня, кроме сентиментальных романов, не может ничего интересовать? — Напрасно обижаюсь я.

В то время очень малый процент женщин интересовался чем-то помимо моды, красоты, любовных похождений. Даже сентиментальные романы и то не все читали.

— Я слишком мало знаю тебя, чтобы делать подобные выводы, — уклончиво отвечает Мигель.

— Ты, случайно, не в семье дипломатов вырос? — Решаю я, немного поддеть его за обтекаемость ответа.

— Ну, вообще-то, да, — смеётся Мигель. — Вся моя семья на протяжении веков состояла на дипломатической службе.

Не удивительно, учитывая, что он испанский гранд. Это означает, что родня Мигель принадлежала к высшей знати средневековой Испании. А с шестнадцатого столетия, гранд становится почётным статусом представителей высшего испанского дворянства. В Португалии и Бразилии использовался титул Grandeza. Гранды владеют наиболее важными историческими земельными титулами в Испании и в её колониях.

— В Европу кофе привозят из Турции. А ты мне так и не ответила, что интересного вычитала, что решила разводить кофе в Бразилии? — Удивляется Мигель и есть чему на самом-то деле.

— Смотри, кофе выращивают сейчас в основном в Африке и поставляют по всей Азии и в Европу, — начинаю я увлечённо рассказывать. Уж что, что, а историю кофейного производства я изучала. — Здесь же климат более мягкий и кофе здесь расти будет очень хорошо. К тому же нет естественных вредителей, меньше засушливых дней в году. Кофе вырастет с более мягким вкусом, чем африканский.

— Ты же понимаешь, дорогая, что это огромный риск, — убеждает меня Мигель.

— Кто не рискует, тот не выигрывает, — отмахиваюсь я. — Тебе ли этого не знать.

— Я говорю о том, что европейские святоши налагают запреты на употребление этого напитка, — Мигель приводит веские доводы, но не знает того, что знаю я, — под предлогом того, что кофе оказывает пагубное влияние ислама на души христиан.

— Да, они называют кофе «чёрной кровью турок», — смеюсь я. — Что же это за вера такая, на которую так легко оказать пагубное влияние.

Вдруг я осознаю, что слишком много лишнего болтаю. Я же не знаю, как у Мигеля обстоят дела с верой. Вдруг он ревностный католик.

Наверно у меня слишком испуганный вид, что Мигель считает свои долгом меня успокоить:

— Не переживай, Тори, ты далеко от ревностных католических священников.

Я выдыхаю. На самом деле с религией шутки плохи. А я всё ещё забываюсь, что нахожусь не в просвещённом двадцать первом веке, а в семнадцатом. И инквизицию стали отменять только в восемнадцатом веке. Так, что, пожалуй, следует воздерживаться от шуток и бесед на тему религии.

— Мигель, эту страну обогатят сахар и кофе, — убеждаю его я. — Можно, конечно, заняться разведением какао-деревьев, тут ещё легче, так как не нужно вырубать леса под плантации. Лучше всего они растут между деревьев. Но я всё же думаю, что нужно заняться выращиванием кофе.

— Кто будет заниматься? — Немного устало спрашивает Мигель. — Я в разъездах. Свой бизнес бросать не намерен.

Я улыбаюсь. Ещё как бросишь, когда я скажу тебе, где можно заработать гораздо больше и безопаснее, чем торговля рабами.

Мигель же воспринимает мою улыбку по-своему. Он тянется ко мне, чтобы снова отдать свой супружеский долг.

— Кто бы знал, что я занимаюсь разговорами о делах с женщиной, — Мигель хрипло засмеялся, — вместо того, чтобы заниматься с ней любовью.

Я присоединяюсь к его смеху.

— Я никому не скажу, — обещаю я.

*«Остров отрады» и «Сказки фей» принадлежат перу французской писательницы Мари-Катрин д’Онуа, популярной в конце XVII века

Глава 20

— Дон Мигель, вас спрашивают, — отрывает нас от милых ласк голос рабыни из-за двери.

Мигель издаёт рык, поразительно похожий на медвежий и недовольно сползает с кровати. Натягивая брюки, он срывается на ни в чём не повинной девушке:

— Я же сказал нас не беспокоить, — гневно кричит муж. — Кого там черти принесли?

— Прибыли с корабля, — отвечает рабыня дрожащим от страха голосом, — велели срочно будить.

Мигель напрягается, но продолжает одеваться.

— Иди скажи, что сейчас буду, — уже более спокойно говорит он.

Надевает рубашку, накидывает сверху камзол, поворачивается ко мне лицом, но в глаза не смотрит

— Тори, я забыл, что сегодня прилив, и мы должны выйти в море, — словно извиняясь произносит он.

Я улыбаюсь, а на душе кошки скребут. Вот зачем уезжать так быстро? Неужели нельзя, чтобы корабль отправился в плаванье без него?

Мигель поднимает на меня глаза полные боли от расставания, и у меня сжимается сердце. Не сдержавшись, прошу:

— Мигель, может быть, в этот раз уйдут в плавание без тебя? — Голос дрожит от волнения. Не хочу его удерживать, подрезать крылья. Он привык сам распоряжаться своим временем и жизнью, но так хочется, чтобы у нас был нормальный медовый месяц.

Муж наклоняется ко мне, а я обвиваю его шею руками и целую со всей страстью впервые обожжённой любовью души.

— Тори, не искушай меня, — хриплым голосом говорит Мигель. — Это очень важное плаванье. Я должен присутствовать. Без меня им не справиться.

Что за загадочный человек. Без него не справиться, он же не колдун, вызывающий ветер.

— Попроси дона Смита остаться со мной до твоего приезда, — ловлю его руку, чтобы заставить посмотреть на меня. — Не забудь про кофе, смотри, ты обещал.

— Я оставлю Фернандо управляющим, впрочем, ты его уже знаешь. Захочешь поиграть в плантатора, играй, скажу ему, чтобы не мешал, — даёт последние наставления Мигель.

— Я провожу тебя, — срываюсь я. — А дона Смита всё же попроси задержаться на фазенде. Мне с ним будет спокойнее.

Мигель направляется к двери и бросает на ходу:

— Не спеши. Уже не успеешь одеться, а я не желаю, чтобы ты показывалась кому-либо на глаза в халате, ну, кроме меня, разумеется.

Разворачивается и в два шага преодолевает расстояние между нами, чтобы впиться в губы чувственным поцелуем. Он словно ставит на мне клеймо на прощание. А может, боится не вернуться? Не дай бог, конечно.

Впервые за всю свою жизнь, я решила ходить в нашу церковь, молится за то, чтобы он вернулся живым.

— Не выходи за мной, не надо провожать, — просит Мигель. — Мне будет сложно сохранить бесстрастность, а я не хочу казаться слабым перед своей командой.

На глаза наворачиваются слёзы. Нет-нет, плакать нельзя. Примета плохая. В народе говорят, если плачешь, то не дождёшься. А я буду очень ждать.

— Мигель, я тебя буду очень ждать, долго-долго и верно-верно и ночами совсем не спать, лишь бы всё это не зря.

— Тори, я вернусь, клянусь тебе, — он берёт моё лицо в ладони. — Со мной ничего не случится. Даже если тебе скажут, что я погиб, не верь. Мне теперь есть к кому возвращаться.

От его слов мурашки расползлись по телу. Я верю, что он не бросит меня, но на душе тоскливо. Дурные предчувствия одолевают меня. Нельзя думать о плохом, а то беду накликаю.

— Обещаю, что это моё последнее плавание по опасным делам, — нежно целует в губы. — Я вернусь и найду себе занятие на берегу.

— Золото, — шепчу я сквозь слёзы.

— Что золото?

— В районе Ору-Прету бандейранты («охотники за индейцами») открыли большое месторождение золота в горах территории Минас-Жерайс, — говорю я ему, а слёзы катятся из глаз. Не хочу плакать, но так получается. Он осушает слёзы поцелуями.

— Мне надо идти. Я подумаю над твоим предложением, — произносит он. — Жди меня через два месяца.

— О боже, как долго! Я не выдержу так долго.

— Так ты дольше меня ждала, — улыбается он и подмигивает. Его суровое лицо становится мальчишеским и кажется, что всё обойдётся.