Театр Духов: Весеннее Нашествие (СИ) - Ранжевский Алексей
На бульварной улице к ним подъезжал экипаж, запряжённый двухместными велосипедами и четырьмя крутившими педали рулевыми. Транспорт остановился перед ожидавшими и с кабриолета спустился единственный его пассажир. Человек деловито и радостно приблизился к паре.
— Главенствующий! Я безмерно доволен исполнить ваше распоряжение о найме экипажа. — Он завернул указательный палец за средний, подняв ладонь над плечом, что означало его дальнейшую готовность служить. Мужчина, которому предназначалось приветствие, сделал в ответ тот же знак, одобрив услышанное.
— С сегодняшнего утра у тебя есть возможность снискать милость и дружбу моего наследника, ибо он отправляется с нами. Поздоровайтесь, вы одних лет.
Подчинённый замялся, и Ричард первый протянул ему ладонь, достаточно медленно для того, чтобы его нежелание пожимать руку стало очевидным. Оппонент, тем не менее, схватился за неё с быстротой.
— Это вы тот самый адъютант с непревзойдёнными способностями и подвешенным языком? — спросил Ричард несколько холодно.
— Я – Ласток Осби. Самый юный офицер ордена, а следовательно — самый зрячий, если позволите.
Шутка подчинённого не была оценена по достоинству и рукопожатие на ней прекратилось.
— Вам придётся обучать меня стрельбе из.. вот этого, — запнулся юноша, доставая и показывая подаренный ему револьвер.
— Непременно! — воскликнул Ласток. — Да, сорок четвёртый калибр. На вооружении с недавнего времени...
Они заняли места экипажа, и рулевые вновь привели его в движение.
Четырёхместная карета без крыши тихо поехала вдоль насаждений, составлявших огромный коридор с густыми стенами крон. Тонкие колёса касались асфальта почти что беззвучно, но между короткими диалогами пассажиров едва ли что-то слышалось громче звука движения, — настолько тих был бульвар. Ричард и Ласток сидели на передних местах, тогда как Кордис находился на заднем, словно надзорщик. Молодые люди общались неохотно, больше отдаваясь собственным мыслям, а мужчина перебирал в голове темы разговора и поочерёдно их навязывал.
«Дом. Каким глубоким становится это понятие, когда приходится расставаться со всем тем, что оно в себя включает». Ричард запутывался взглядом в цветущих шелковицах, прислушивался к говору блюстителей спокойствия, мелькавших за ветвями, и находил в этой идиллии надёжное убежище от простодушных страхов, омрачавших его будущее. Он и сам не мирился с озарением, внезапно сподвигшим его согласиться на авантюру отца, в ходе которой, ему, несомненно, доведётся разделять с ним поле сражения. «Слова наивной матушки, полагающей, что вся затея – это всего лишь экскурсия, не могли быть правдивы, но отец утвердил в ней эту нелепую веру, — подумывал Ричард. — Что ж, и ладно. Меж тем, мной руководит нечто более грандиозное, нежели стремление к материальному наследству, право на которое у меня отнимут в случае непослушания. Здесь дело в другом, в моей надежде унаследовать некий духовный оттенок, свойственный всему нашему роду. Однако, что насчёт конкретики?». И подобные туманные раздумья поглощали наследника на протяжении всего небезопасного пути.
На развилке экипаж проехал в свете нескольких стоящих вблизи фонарей, разрешивших живописцу по лучше рассмотреть его спутника, одного из тех, с кем предстояло путешествовать. Худощавую фигуру адъютанта отца Ричард подметил и ранее, но свет природного газа во мгле раннего утра позволял обозреть и довольно затратный форменный китель, скрывавший за лазурными нитями тонкое тело. Погонов на нём не было, ведь устав не предписывал ношение оных, но были петлицы: прямоугольные серые нашивки с жёлтыми полосами хвастали особыми адъютантскими знаками — завитками у шеи, бегущими от собранных венками колосков, из которых смотрели благородные морды длинногривых коней. «А какой аксельбант...» — с презренной насмешкой подчёркивал Ричард, осматривая и пышные шнурки на одном из бортов, пока свет фонарей не спеша отдалялся.
— Думается мне, вы исполняете долг, раз отцовских подачек хватило на богатую куртку. Но с таким телосложением?.. что с вами будет в ближнем бою?
Ричард не смог отказать себе в лёгкой издёвке. Ласток же, будучи юношей хрупким, но умным и храбрым, умело парировал.
— Прошу извинений, я не дослышал, что вы сказали, — заговорил он с улыбкой. — Меня потревожили воспоминания о последней заварушке, из коей мне посчастливилось выйти сухим. — Офицер поправил воротник кителя и выпрямил спину. — Под убийственным градом свинца тогда не выжил никто из красивых и рослых, но их тела послужили нам бруствером. — Ласток многозначительно глянул на сложение Ричарда, крепкое, рослое, словно сравнивая с плотью погибших. — Хорошо быть живым, — сказал он цинично и глядя в глаза. Ричард отвёл их.
Словесное фехтование сына с адъютантом показалось мужчине больше удручающим, нежели забавным. «Что же ты сын не был так многословен, когда я впервые призвал тебя в строй в начале весны. Ты ушёл из дому, целое шествие жил вне родного гнезда, этим самым поступком посвятивши меня во враги твоей матери. Убедившись, что отец не настаивает на своём предложении, ты вернулся к нему, чему я доволен, но злейшая дерзость всё ещё вынуждает тебя усложнять себе жизнь». Такова была мысль Кордиса Фэстхорса.
- - - - -
А чем, по существу, мог похвастать пресловутый Заповедник? В непринуждённых беседах его праздного населения предметом общей гордости часто выступали богатые леса, зиждившиеся на пути у Лазуриума и Эффузы. Для мужчин они были источником острых ощущений, ведь в Чертогах Атуемса, бывало, животные встречались невиданные. Но местными женщинами этот край был любим не столько за величие тутошней природы. Сеньориты благосклонно неба больше очаровывались певучим спокойствием, здесь наступавшим в часы, когда уезжали сеньоры...
Так как Бульвары Усадеб были районом Заповедника, где сосредоточились имения знати, нет необычного в том, что въезд и выезд отсюда требовал поднятия шлагбаума. Кордис ещё мог смириться с тем фактом, что здешние управленцы воспретили разъезжать по бульварам верхом. Терпимыми казались ему и приказы выводить по паре дежурных на треть каждой вёрсты (в конце концов, покушения происходили не редко). Но Брутоций! За что обделил ты этих глупцов, неспособных поднять дорожную перекладину? — вдруг он спросил, усомнившись в необходимости перечисленных новшеств. Шлагбаум упрямился и не поддавался, городовые умоляли господина о милости, не зная, что делать, и всё это длилось уже как треть часа. «Бесполезные увальни!» — кричал рулевой.
Наконец, старший караульный, доселе молчавший, виновато вздохнул и развел обе руки.
— Господа. По причине неизвестных мне обстоятельств, проезд в этом месте пока что закрыт. Всецело отдаю свою персону на ваш строгий суд.
— Нам что, поочередно натянуть вам усы в наказание? За такие-то шалости! — проговорил рулевой, оставив педали и зашагавши к преграде. Велосипедист посмотрел на перекладину и вцепившуюся в неё стойку, плюнул в ладони и попытался поднять её, но тоже не преуспел, Изумлённый, он вернулся к экипажу и буркнул: «Чертовщина, шлагбаум словно припаян!» Пассажиры спустились.
— Так-с, — процедил Кордис, ударяя по асфальту носком сапога. Тут, со стороны усадеб разлился перекатывающийся отзвук колес.
— Ещё кто-то едет, — констатировал Ласток.
— Его Превосходительство, надобно думать, — улыбнулся всем Ричард.
Караульные поснимали фуражки.
Через минуту у заставы стоял экипаж, выглядевший изыскано и грозно, как и ожидалось. На серебристом корпусе крытой кареты, под чёрными стёклами окон вырисовывались красные и бордовые розы, в сердцевинах которых блестели шипы. Все узнали в орнаменте герб семьи Мариола, чьи представители числились в гордых рядах Экзосоциума. Когда рулевые поинтересовались в чём дело и не удовлетворились ответом, дверь экипажа открылась и караульные замерли. На дорогу вышел Франс Мариола. Облегающие брюки и рубаха угольного шёлка, высокий воротник, а также высокие остроконечные туфли, позванивающие пряжками, создавали этой личности образ, глубоко западающий в память. Мрак его одежды осветлялся серебристыми как небо инсигниями – многоконечными звёздами, прикреплёнными в области сердца. Однако перевязь ремней, нёсшая в ножнах кинжал и тесак, не спешила придавать их владельцу миролюбивую ауру. Кордис, увидевший давнего брата по оружию, подошёл к нему с улыбкой воспоминаний. Они остановились друг против друга.
