Андрей Валентинов - Рубеж
Паны дерутся — у хлопов чубы трещат. Малахи воюют — Адамовы дети по Околице шныряют.
Вэй, любопытно!
Хотя, если задуматься, все понятно станет. Раз война, значит, первым делом все дороги перекрыть должно. Вот и перекрыли. Вроде как в осаду взяли.
— Не лыбься, не лыбься, Юдка! Лучше скажи — надумал? Просто спросил, без злости. Словно ответ знал.
— Надумал, пан Логин. Не знаю я нужное Окно. А знал бы — все одно не сказал!
Кивнул, задумался.
— И никого тебе не жалко? Или в Бога не веришь? Ведь мои хлопцы твоих родичей не рубили. Это ты, пес кровавый, наши семьи резал да жег! Неужто до сих пор кровью не упился? Ведь и у тебя душа есть!
Просто сказал — как и спрашивал. Да так просто, что захотелось волком февральским завыть. Или я в самом деле вообразил себя Святым, будь трижды благословен Он? Кто я, чтобы чужое племя карать до седьмого колена? Невинных, ни мне, ни родне моей зла не сделавших?
И ударил мне в лицо смрад плоти горящей, и встала перед глазами раскисшая от дождей дорога…
Зачем Ты послушал меня, Г-ди?
Зачем?
Почему я не умер тогда, возле уманских ворот, и не приложился к предкам своим — безгрешный, кровью чужой не замаранный? Зачем Ты позволил мне стать бездушным чудовищем. Левиафаном, Юдкой Душегубцем, убийцей и слугой убийц?
Зачем, Г-ди?
Молчало серое небо. Молчала серая земля.
Поздно жалеть, Иегуда бен-Иосиф, сопливый мальчишка из распятой Умани. Поздно! И винить некого.
Я посмотрел ему в глаза. Посмотрел, отвел взгляд. — Нет у меня души. Рубите!
Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи
Я пошел к братику. Я сказал, что пленочки порвались. Он не понял.
Я стал искать злую тетку. Я ее нашел. Я рассказал про пленочки. Она поняла и испугалась. Мы пошли к дядьке Князю.
Дядька Князь весь вытек. Он не светится. Он темный. Он скоро умрет. Я хотел сказать ему, но не сказал. Он будет плакать. Я сказал про пленочки. Он понял.
Дядька Князь стал говорить тетке другие слова. Он думал, я не понимаю. Я понимал. Я сказал, что другие слова не нужны. Они удивились. Дядька Князь сказал, что я могу послушать. Я слушал. Я думал.
Красивый человек учил меня ездить на лошадке. Лошадка добрая. Она красивая. Я учился. Я сказал красивому человеку, что, когда вырасту, научу его летать, если он захочет. Он смеялся. Он веселый. У него есть своя девка, о которой он все время думает. Я хотел рассказать ему об Ирине Логиновне Загаржецкой, но он испугался. Он сказал, что она — Глиняный Шакал и что ее сбросили с высокого дома. Я смеялся. Я знаю, что ее ниоткуда не сбрасывали. Она у доброго дядьки.
Когда я вырасту, то помирю доброго дядьку с Ириной Логиновной Загаржецкой. Я скажу ему, что она хорошая.
Я не умею думать. Я еще маленький. Это плохо. Бабочки будут надо мной смеяться.
Бабочки плохие. Они обманули дядьку Князя и тетку. Они обещали им, что я спасу Сосуд.
Нет, они обещали иначе, но дядька Князь их так понял. Он не умеет правильно понимать по-бабочьи.
Сосуд — это наша Капля.
Я еще маленький и не могу спасти.
Дядька Князь очень боится за мальчика Княжича Тора. Он его любит. Он думает о другом мальчике, который умер. Он его жалеет.
Я считал бабочек. Их много. Они разных цветов. Я их всех вижу, но не знаю слов, чтобы назвать. Сейчас бабочки летают возле места, где лопнули пленочки. Дядька Князь велел мне молчать о пленочках и никому не говорить. Даже братику. Иначе будет «паника». Я не буду говорить. Я не хочу, чтобы была «паника».
Надо спросить у батьки, что мне делать. Батька знает. Он поможет.
Ярина Загаржецка, сотникова дочка
— И ведь чего выходит, Ярина Логиновна? Интересно выходит, а? Ярина молчала. И не потому, что ответить нечего. Просто растерялась. Казалось бы, ко всему готова, ан нет! Уже и смерти в глаза смотрела, взгляда не отводя, и сама Смертью была. А как поняла, к кому в пасть угодила, — сгинуло все. Ни руки не поднять, ни слова вымолвить.
— Ведь чего я думал, панна Ярина? Думал в этих краях отсидеться, жирком обрасти. Чтоб ни Черкасов с их вольностями, ни попов с анафемой. Живи — не хочу!
Странное дело, вроде бы и шутил Дикий Пан, а вроде бы и нет. На пухлых губах — улыбка, а глаза… Ой, страшные глаза! Недобрые!
— Всем жить-то хочется, Ярина Логиновна! Как подумаешь, глупо это. Ведь все одно помрем. А ведь цепляемся, зубами грызем… Как ты меня грызла, помнишь?
Молчала Ярина. Силы собирала, чтобы броситься на врага, руки на горле жирном сомкнуть. А если надо — то и зубами вцепиться, чтоб только мертвую и оторвали.
Да только не собирались силы. Словно жилу невидимую отворили. Вытекли — и нет их.
— А знаешь что, панна сотникова! А не заключить ли нам мир? Вроде как угоду подпишем. Ты к горлу моему примериваться не будешь, а я… А я добрым стану. Хорошим.
Не выдержала девушка — вперед рванулась. Рванулась — и остановилась. Словно на стену невидимую налетела.
Вновь ухмыльнулся Дикий Пан, рукой по усам провел. И вправду, пошутил славно! Добрый да хороший пан Мацапура! От слов таких мороз не по коже — до сердца пробирает.
— Да ты не удивляйся, Ярина Логиновна. Просто так одни детишки сопливые дружат. А настоящая дружба — это когда ворог общий есть. Или не так?
— С кем же воевать будем? — не утерпела девушка. — Не с кнежем Сагорским?
Долго смеялся Дикий Пан. Хохотал, по брюху себя хлопал, вытирал слезы платком батистовым. Видать, хорошее настроение было в тот день у пана!
— Ой, уморила! Стратиг ты, панна сотникова! Архистратиг даже! Можно и с ним повоевать, ежели хочешь! Что ты ему оторвала-то? Руку? Ой, не руку надо было! Ну, не буду, не буду…
Отсмеялся, спрятал платок да как-то сразу серьезным стал. Хрустнули пальцы, в кулаки сжимаясь. Побелели костяшки.
— Я б того кнежа, Ярина Логиновна, и сам бы на шашлыке изжарил. Изжарил бы — и съел. И за дело. Ведь чего выходит-то?
Помолчал, присел в кресло, пальцы на брюхе сложил. Дернул щекой.
— В ангелы я, Ярина Логиновна, не записывался. Скучное это дело, ангелом быть. Поэтому не в обиде я ни на тебя, ни на батька твоего. Я одного хотел, вы — другого. Миром не смог — силой взял…
Вновь замолчал Дикий Пан. Задумался, лицом потемнел.
— А с кнежем Сагором — иное дело. Ведь для чего ему тот байстрюк, чумаков брат, надобен был? Мир спасти! Целый мир, разумеешь? Привел я того хлопца, из рук в руки отдал. И что?
— Или наградой обошли пана? — не выдержала девушка. Укорить, обидеть хотела. Да не обиделся Мацапура.
— И с наградой обошли. Сотником сделали да два десятка деревень приписали. И Серебряным Венцом поманили — вроде как обещали в полковники вывести. Да только Серебряный тот Венец — наследственный. Дадут мне — наследника обойдут. Значит, стану я шляхетству здешнему первый враг. А паны тут пышные, чуть что — за меч. И войска у каждого — не пересчитать. Это первое. А вот и второе. Тебе, Ярина Логиновна, визу выписали?
