Джо Аберкромби - Красная Страна
Это была тяжелая работа, в последние несколько месяцев.
Она опустила бутылку, глядя на улицу, спиртное обжигало порезы во рту, что было совершенно неприятно. Через мрак дыма и слякоти ехал всадник. Сильно ссутулившийся всадник ехал медленным шагом, принимая форму, подъезжая ближе — большой и старый, и побитый. Его плащ был порван, испачкан и заляпан пеплом. Он потерял свою шляпу, короткая щетина седых волос покрыта кровью и дождем, лицо исполосовано грязью, пятнами синяков, покрыто струпьями, ободрано и раздуто.
Она снова глотнула из бутылки.
— Я все думала, когда ты вернешься.
— Можешь перестать, — проворчал Ламб, останавливаясь; его старая лошадь выглядела, словно не сможет больше сделать ни шагу. — С детьми все в порядке?
— Насколько возможно.
— Что насчет тебя?
— Не знаю, когда я в последний раз была в порядке, но я все еще практически жива. А ты?
— Практически. — Он слез с лошади, сжав зубы, не позаботившись даже, чтобы ее привязать, начал бороться с пряжкой на ремне; его пальцы были покрыты коростой, и два из них все еще были туго перемотаны бинтом.
— Клянусь… ебучими…
— Вот. — Она наклонилась и расстегнула пряжку; он вытащил меч, ремень болтался; он посмотрел, куда бы его положить, сдался и бросил на доски, опустился рядом с ней и медленно, медленно вытянул свои ноги рядом с ее.
— Савиан? — спросила она.
Ламб немного покачал головой. Словно покачивание причиняло ему сильную боль.
— Где Коска?
— Нету. — Она передала ему бутылку. — Темпл зазаконил его.
— Зазаконил?
— С небольшой помощью Мэра и замечательного представления в финале.
— Ну, я бы так никогда не мог. — Ламб сделал большой глоток, вытер покрытые коростой губы, посмотрел через улицу на мануфактуру Карнсбика. Парой дверей ниже по улице над старым игральным залом вешали вывеску, гласящую «Валинт и Балк, банкиры». Ламб сделал еще глоток. — Времена точно меняются.
— Чувствуешь, что не поспеваешь за ними?
Он скосил на нее глаз, наполовину закрытый опухолью, весь избитый и налитый кровью, и передал ей бутылку обратно.
— Немного.
Они сидели, глядя друг на друга, как два выживших после лавины.
— Что случилось, Ламб?
Он открыл рот, словно думал, откуда начать, затем пожал плечами, выглядя даже еще более усталым и раненным, чем она.
— Это важно?
Если сказать нечего, зачем докучать? Она подняла бутылку.
— Нет. Думаю, нет.
Последние Слова
— Прямо как в старые времена, а? — сказал Свит, ухмыляясь и глядя на покрытый снегом ландшафт.
— Холоднее, — сказала Шай, кутаясь в новую куртку.
— Чуть больше шрамов, — сказал Ламб и наморщился, нежно потирая порозовевшую плоть вокруг свежих порезов на лице.
— Еще больше долгов, — сказал Темпл, хлопая по пустым карманам.
Свит хихикнул.
— Кучка чертовых брюзжалок. Вы всё еще живы, нет? И нашли ваших детей, и Далекая Страна простирается впереди. Я бы назвал это хорошим итогом.
Ламб нахмурился в сторону горизонта. Шай проворчала недовольно соглашаясь. Темпл улыбнулся про себя, закрыл глаза и откинул голову назад, чтобы солнце светило розовым через веки. Он был жив. Он был свободен. Его долги были глубже, чем когда-либо, но все же, хороший итог. Если и был Бог, Он был прощающим отцом, который всегда прощал, и не важно, как далеко Его дети заблудились.
— Полагаю, наш старый друг Бакхорм процветает, — сказал Ламб, когда они закончили подъем и посмотрели вниз на его усадьбу.
Она аккуратно стояла перед ручьем; набор крепко выглядящих построек, установленных квадратом, узкие окна наружу, изгородь из заостренных палок в промежутках. И деревянная башня в два человеческих роста перед воротами. Безопасно и цивилизованно, и уютно выглядящее место, дым мягко клубился из трубы и коптил небо. Долина вокруг нее, насколько Темпл мог видеть, была покрыта высокой зеленой травой, местами со снегом в ямах, и с черными точками коров.
— Похоже, у него есть скот на продажу, — сказала Шай.
Свит привстал на стременах, чтобы изучить ближайшую корову.
— И хороший скот. Я с нетерпением ожидаю, когда можно будет их съесть. — Корова подозрительно оглянулась, очевидно менее очарованная этой идеей.
— Может, выбрать несколько сверху, — сказала Шай. — Собрать их и отвести в Близкую Страну.
— Всегда держишь ухо востро насчет выгоды, да? — спросил Свит.
— А зачем его затыкать? Особенно когда у нас есть один из лучших в мире погонщиков стад, сидящий без дела.
— О, Боже, — пробормотал Темпл.
— Бакхорм? — взревел Свит, когда они вчетвером подъехали. — Ты тут? — Но ответа не было. Ворота были приоткрыты, петли слабо поскрипывали, когда ветер их шевелил. Все остальное, за исключением коров, мычавших вдали, было тихо.
Затем раздался тихий скрежет, когда Ламб достал свой меч.
— Что-то не так.
— Ага, — сказал Свит, спокойно кладя арбалет на колени и засовывая болт на место.
— Несомненно. — Шай стряхнула свой лук с плеча и выбила коленом стрелу из колчана.
— О, Боже, — сказал Темпл, убеждаясь, что он проехал через ворота последним. Копыта их лошадей хлюпали и потрескивали в полузамороженной грязи. Неужели этому не будет конца? Он смотрел на двери и в окна, кривясь от предчувствия и ожидая любой ужас, от кучи бандитов или орды духов, до мстительного дракона Ваердинура, вылезающего из земли, чтобы потребовать деньги обратно.
— Где мое золото, Темпл?
Дракон был бы предпочтительнее этому ужасному призраку, который сейчас пригнувшись под низким косяком двери дома Бакхорма, вышел на свет. Кто еще, как не печально известный солдат удачи Никомо Коска?
Его когда-то прекрасные одежды превратились в грязные обрывки; разъеденный нагрудник пропал; его грязная рубашка висела на двух пуговицах; одна брючина порвалась, демонстрируя часть костлявой дрожащей белой икры. От его великолепной шляпы осталось только воспоминание; несколько прядей седых волос, что он так тщательно оберегал, чтобы скрыть покрытую пятнами голову, теперь были разбросаны по черепу, как жирный нимб. Его сыпь стала темно-красной, покрытой коростой со следами ногтей, и, как плесень по тюремной стене, распространялась, шелушась, по одной стороне головы, испещряя его восковое лицо. Его рука дрожала на двери, его походка была нетвердой, он не сильно отличался от выкопанного трупа, возвращенного колдовским вмешательством в насмешку над жизнью.
Он перевел свои дикие, яркие, лихорадочные глаза на Темпла, и шлепнул по эфесу меча. Единственный атрибут былой славы, который ему удалось сохранить.
