Карина Демина - Невеста
— Оден, они меня не примут.
— Не узнаешь, если не попробуешь.
В ее волосах шпильки не удерживались, выскальзывали стальными щепочками.
— Эйо, ты неверно оцениваешь ситуацию. Это ты можешь не принять кого-то.
Молчание. Вот же упрямое существо.
— Если не хочешь в Эртейн, то твой брат не откажется принять тебя в Долине.
Вот только Одену туда хода нет. Не хватало еще раз нарушить приказ короля.
— Я справлюсь. — Эйо нежно касается подбородка. — Просто дорога и все опять поменялось. Но я справлюсь.
— Знаю, радость моя.
— Ты… пойдешь в крепость?
— Завтра.
— Один?
Хотелось бы солгать, что да. В конечном счете Гримхольд — это всего лишь место, ничем не отличающееся от мест иных. Сколько таких крепостей?
Сотни.
Вот только умирал Оден в этой.
— Я с тобой.
Эйо всегда умела слышать его. И отказываться он не стал.
С утра зарядил дождь. Мелкий и мутный, он смешал потускневшую небесную лазурь с грязью, и дорога, подсохшая было, вновь размокла. Зато скалы отливали прозеленью. И подъемник медленно полз по осклизлому боку горы.
Эйо стояла, обняв Одена, спрятавшись под его тяжелым плащом. Близость ее, теплое дыхание, которое ощущалось сквозь ткань, придавали сил.
Скрипел ворот. Стальная клетка то и дело вздрагивала.
И Эйо вздрагивала вместе с ней.
— Гримхольд стар, как эти горы. Я не сразу это понял. — Надо говорить, поскольку в тишине оживают страхи, и ее, и его собственные. — Наверняка он не единожды переходил из рук в руки, порой разрушался, потом восстанавливался.
— Как сейчас?
— Да. Он вырастает из горы. И подвалы переходят в пещеры. Или пещеры в подвалы? Главное, что когда-то была удобная дорога. И мост, который спускался к самому дну Перевала. Внизу стояли пропускные пункты.
— Я помню. Нас тоже задерживали. Досматривали.
— А стену тоже помнишь?
— И ворота. В них как в тоннеле. Едешь-едешь, и темно.
— Это потому что стена толстая. Была.
Подъемник, в последний раз дернувшись, замер.
— Идем? — Эйо взяла за руку.
И первой ступила на мокрый гранитный язык. Ступила осторожно, должно быть, помнила, что за спиной ее — пропасть.
От Гримхольда остались камни. Груды щебня. Кирпичи. Глина словно потеки ржавчины. Странно видеть все таким.
— Не было предупреждения. — Оден знал, куда должен пойти. — Ультиматума. Условий. Просто туман. Смотри.
Склон сползал к реке, разноцветный, как то одеяло из гостиницы. И по нему, неумелые, зыбкие, карабкались туманы. Соскальзывали и вытягивались над водой белыми саванами. Сквозь прорехи проглядывало серое полотно воды.
— Мы успели закрыть ворота, но и только.
Гудели барабаны. И сама земля отзывалась на зов королевы. Она выпускала змеи лоз, и колючие тернии впивались в скалу, вырастая штурмовыми лестницами. Хрустела кладка. И громко хлопали разрыв-цветы.
Закрыв глаза, Оден слушал камни.
Все как тогда… разве что дождя не было. А сейчас омывает лицо, стирает горечь.
— Оказывается, я должен был отступить.
А не играть в героя.
— Я думал. Я спас бы многих, но…
…был Перевал. И город за ним. Молодая жила, которая могла погибнуть. Король… и клятва.
— Ты остался. — Его радость тоже слышит жалобы гор. И хорошо, что только их. Голоса, которые стояли у Одена в ушах, сводили с ума.
Обвиняли.
Желали мести.
Ведь получается, что все зря… и мальчишки, легшие на стене. И отчаянный зов, на который откликнулась жила. Усилие на грани возможного и за гранью его. Прорыв. Огонь.
Боль.
И четыре с половиной года темноты.
Подвиг? Или глупость?
— Ты сделал то, что должен был. — Голос Эйо заставляет очнуться. — Тебе нечего стыдиться.
С нее слетел капюшон, и на светлых волосах блестели капли дождя.
— Вот здесь… — Он узнал это место, крохотный пятачок на гранитной ладони. Камень здесь ничем не отличается от иных камней. — Здесь я умер. Почти.
Эйо вздохнула и прижалась щекой к его раскрытой ладони. Пальцы она разгибала силой.
— Ты жив. И я. И остальные тоже… и жить будем. Я уеду в Эртейн, а ты останешься здесь. Будешь возвращаться, хорошо бы каждый день, но как получится. Хотя скоро зима и ночи будут долгими. Я буду ждать тебя каждый вечер. И буду злиться, когда ты не приходишь. Скучать. Письма писать… и ты тоже однажды напишешь брату.
С ним получилось попрощаться, но как-то так, что осталась заноза под сердцем.
— Сначала просто письмо. Ничего важного, расскажешь, как тут обустроился… или спросишь про то, как он справляется. А он ответит. И когда-нибудь вы снова научитесь доверять друг другу.
Возможно.
— Ты же все равно любишь его. А он — тебя. Можешь ворчать сколько хочешь, но это правда. И не вздыхай, я точно знаю.
Знает, радость зеленоглазая.
— А по весне тебе надоест мотаться, и ты построишь дом. Небольшой, для двоих… и вереск зацветет. Ты говорил, что здесь много вереска…
Он и вправду расцвел в начале лета, упав на склоны гор бело-лиловым покрывалом. Солнце раскалило камень и землю, и медвяный аромат вскружил голову.
Мне хотелось петь и кричать.
И еще сделать какую-нибудь глупость.
Например, упасть навзничь и лежать, глядя в небо. О да, я знаю, что леди не бегают по вересковым пустошам, не визжат как оглашенные и от мужей законных не отбиваются.
Правда, от него не отобьешься.
Падает рядом, отфыркивается, и взгляд такой укоризненный, что того и гляди совесть проснется.
Только Оден на мою совесть рассчитывать не привык. Перехватив меня лапой, подкатывает ближе к себе, сует нос в ухо и шумно дышит. А вроде бы взрослый, солидный… щекотно, между прочим.
И будут ведь говорить, что это я на него дурно влияю.
Заваливаясь набок, я пытаюсь оттолкнуть его лапой, но попадаю в пасть. Оден нежно прикусывает подушечки. Полнейшее безумие, но мне хорошо…
Осень осталась позади.
Эртейн — небольшой некогда городок, стремительно разраставшийся. Здесь дощатые хибары липли к старым домам, что кирпичным, что деревянным, но одинаково солидным, при неизменных колоннах, лестницах и мраморных вазах, в которых скапливалась вода. Мощенные камнем улицы зарастали грязью, а дождь лишь размывал зыбкие грани условностей.
Я не хотела оставаться.
А Оден не хотел оставлять меня, но водил по дому, прислушиваясь к старческому его кряхтению. Прежние хозяева не слишком-то хорошо о нем заботились. Паркет из бука потемнел, зарос грязью, а кое-где вздулся горбами. Двери скрипели. Стекла были мутны. На древней ванне шрамом выделялась кое-как заделанная трещина. Бронза кранов позеленела.
