Столпник и летучие мыши (СИ) - Скво Алина
Тело спасителя человечества ныло. Кровоподтёки и синяки, укрытые кожаными штанами и курткой, пекли так знатно, точно под одеждой как раз и располагалась личная семёнова геенна огненная. Мозги трещали, лицо опухло, ободранные руки жгло огнём, ушибленное колено ломило. Смотреть на парня было больно. Он улёгся на полу, свернувшись эмбрионом, и прижался разорванной щекой к убитому, но прохладному линолеуму. Полегчало. Раздались гневные выкрики:
— Гады! Смотрите, что с человеком сделали!
— Вы за всё ответите, живодёры!
— Нюрнберг по вам плачет!
— Предатели народа!
Невообразимый грохот воспрянул с новой силой, Сёмкина голова загудела ещё пуще, тело завибрировало, жоль* над правым глазом заныла крепче, боль ран усилилась. Те, кого столпник принял за грешников, оглушали его, как майский гром. К спасителям подскочили два лейтенанта, подняли на ноги, потом бросили обратно на пол. Стараясь услышать самих себя в протестном рёве, они сошлись нос к носу и заорали друг на друга:
— Куда этих?!
— Палыч сказал, можно сразу в следственный изолятор!
— Оказание сопротивления?!
— Ес! Вызывай транспорт!
— Где ж его взять?! Всё занято!
— Твою мать!..
Лейтенанты умчали. Симеон, приглядевшись, различил длинные металлические штыри, уходящие в бесконечность, и прилипшие к ним пятна лиц и рук. За штырями кучно стояли ребята с чёрно-жёлтыми тесёмками, которые они повесили себе кто на грудь, кто на шею, кто на рукав. Те, кому не хватало места, стояли на братних раменах* и, растопырив руки, держались за железные постромки. Ошарашенному послушнику виделось множество неправедников, распятых на крестах, и с ними был… Нет, с ними не было Иисуса.
Парни протискивали между прутьями плечи. На всю длину рук угрожающе выставляли в коридор кулаки. Служивые, прошмыгивая мимо них, шарахались. Бунтари били пятипалыми молотками по воздуху, как по наковальне, и гремели:
— От-пус-кай! От-пус-кай! От-пус-кай!
Выскочили служивые и принялись лупить дубинками по решёткам, вопя:
— Назад! Молчать!
Во всеобщем гвалте Фру поднялась, выпрямилась и бросила взгляд вниз из-под козырька бейсболки, упрочившейся на отрастающем «ёжике». На напарника было больно смотреть. Задушив жалость, она начала просчитывать ситуацию. Задание должно быть выполнено любой ценой. Столпника кровь из носу нужно доставить живьём к началу следующего этапа операции. Иначе страшно даже подумать, что будет.
Вчерашняя невнятная личинка без названия, что копошилась в груди, сегодня уже окуклилась и, медленно вызревая, наливалась соком. В назначенный срок капсула, торчащая сучком под ложечкой, лопнет; горький, и одновременно сладкий сок любви отравит кровь; прекраснокрылая бабочка станет метаться в животе, пока не найдёт выхода, как находит его всё живое, жаждущее продолжения рода. А пока неотвратимость, подобно взорвавшемуся солнцу, не ослепила, девушка-воин может трезво думать и принимать решения.
Она мгновенно просканировала прямым и боковым зрением окружающую обстановку. План здания вкупе с подвальными лабиринтами и пожарной лестницей высмотрела рядом с огнетушителем. Схема сигнализации в полном объёме. Вентиляция почему-то только в подземном этаже. Что за хрень? А-а-а… ясно… Домик-то одноэтажный, небольшой, старого типа. Древняя столярка с маленькими форточками, обшарпанные стены. Вентиляцией здесь никогда и не запахнет. Плохо. Электрический щиток в подвале. А вот видеокамер там нет. О-па! Предположительно, здесь у них шалман — ночной кабак с девочками и дурью. Отлично!
Перед ней на секунду открылся неожиданно яркий коридор. В конце него под потолком узкая, как амбразура, фрамуга. Не зарешеченная. Хорошо. Может пригодится. С двух сторон по две двери. Из первой справа выходит лейтенант с охапкой папок. Значит, здесь кабинет начальника. Скорее всего, в нём, а точнее, в начальническом столе лежит её военное оснащение — яхонтовый перстень и аметистовый гребень. Та-ак…
Повсюду натыканы камеры. А вот и экран в виде ноутбука за прозрачной перегородкой с надписью «Дежурная часть». Из-за плазмы торчат локти, головы наблюдателя не видно. Охранник во что-то воткнулся — не оторвёшь. Может, её разглядывает? Чиркнув козырьком бейсболки о стену, Фру слегка изменила его угол. Теперь он на пятнадцать градусов ниже, закрыл лицо до подбородка. Из-за ноутбука тут же высунулась голова в фуражке. Что-то заметил. Или нет? Нет, потянулся за пластмассовым стаканчиком, в нём, скорее всего, кофе. Сколько таких стаканчиков он уже опустошил? Жаль, мусорную корзину через стену не видно. Но по тому, как зевнул, очевидно, не меньше пяти. Перебор кофеина клонит в сон. Ночью будет клевать носом. Это хорошо.
Пришелица осмотрела «предбанник», где проходило главное действие спектакля. Две смежные клетки, полностью занимавшие левую часть, вздымались до потолка. Одна под завязку была забита воинственным людом с георгиевскими ленточками. Парни буквально стояли друг у друга на головах. В другом — пяток кудлатых барышень из «квартала Красных фонарей» в мини, в ночном макияже и с силиконовыми буферами. Они восседали на длинной лаве и ковыряли облупленный маникюр. Справа, за пуленепробиваемым стеклом на безопасном расстоянии от гневно торчащих кулаков писари в служебных формах пыхтели над бумажками. Набычившись, они бросали волчьи взгляды туда, где пестрели и кололи им глаза георгиевские ленточки.
Фру огляделась. Вероятнее всего, её определят к девицам. Это плохо, клеть хорошо просматривается. Плюс к тому охранники стоят с «витязями»* наизготовку. На двери ещё одна решётка. Частокол такой убористый, что и мышь не проскочит. Как только кто-то входит или выходит, она сразу же защёлкивается. Ни на секунду проём не остаётся открытым. Чёрт! На казарменной архитектуре повсюду добротные заграждения. Голой рукой не пробить, не согнуть…
А перед взором спасителя человечества дежурка ходила ходуном, колыхалась и подскакивала курицей. Реальность оставалась для парня невнятной до тех пор, пока чьи-то руки грубо не затолкали его в кутузку. Теперь он был одним целым с дикой, кипучей, мускулистой ратью. От гневно перекошенных ртов и сморщенных лбов катила стихийная ярость. Сдавленный со всех сторон, столпник почувствовал себя повисшим на подпорках. Стопы уже почти оторвались от пола. Казалось, ещё мгновение, — и боевая дружина взлетит грозной тучей, разнесёт в пыль бетонный потолок и умчит в небо вместе с узилищем, гратами, висящими на них грешниками и с ним, ликующим Сёмкой, утопшим в бунтарской массе, как муравей в смоле. Никогда он не был более свободным, чем сейчас, вогнанный в потную орущую массу, как гвоздь в стену. Никогда не дышал он воздухом, более сладостным, чем этот. Горячий, смешанный с брызгами слюны пар вливался в его альвеолы упоительнее степного суховея.
Крепкая монашеская грудь вдруг расширилась до пределов, заполнив всё то немногое пространство, что оставалось в её распоряжении, и голос — новый, неузнаваемый, с оттенками металла и огня — чеканно и прямонаправленно влился в поток голосов:
— Мы здесь власть! Мы здесь власть!
— Россия будет свободной! Россия будет свободной!
— Свободу политзаключённым!
— Позор! Позор! Позор!
Не вполне понимая смысла слов, столпник кожей чувствовал, что здесь, в темнице — сила и правда. Они — эти парни — честь, совесть и сама душа святой Руси. Когда кто-то из протестующих потрясал над головой цепями, выкрикивая лозунг, то вся орава тут же вторила ему, и узилище ощетинивалось булавами вскинутых рук. Пульсирующий гром бил в стены, в барабанные перепонки. Стёкла в дежурке гудели. Лампочка под потолком раскачивалась, как язык колокола.
У послушника внутри всё зудело, пекло и лихорадочно тряслось. Хотелось совершить что-то такое… ну, хоть что-нибудь. Тщетно попытался выпростать десницу*, дёрнулся, забыв о наручниках. Тогда он глубоко вдохнул и переполненными лёгкими вострубил клич:
— Ой, вы, гой еси, добры молодцы! Во спасение Руси-матушки изничтожим супостата! Все на бой с аспидом!
