Джеймс Кейбелл - Сказание о Мануэле. Том 1
И вновь голос у него сорвался. Мир казался безрадостным и похожим на дом, в котором долго никто не жил.
Царица Елена, наслаждение богов и людей, вообще ничего не ответила, потому что в том не было нужды: ведь человек, хоть раз взглянувший на ее красоту, находится за пределами спасения и за пределами желания быть спасенным.
— Сегодня ночью, — сказал Юрген, — как когда — то посредством серого искусства Фобетора, посредством воли Кощея получилось так, что вы находитесь на расстоянии вытянутой руки от меня. Ха, милостивая государыня, будь это возможным, — а я отлично знаю о невозможности этого, что бы мне ни сообщали органы чувств, — я не способен стать парой вашему совершенству. В глубине души я уже не желаю совершенства. Мы, простые налогоплательщики, так же как и бессмертные души, должны жить политическими увертками, доктринами и лозунгами, что разъедают нашу жизнь так же, как моль портит одежду. Мы становимся нечувствительны к здравому смыслу, как к наркотику. И это отупляет и убивает в нас все бунтарское, изящное и безрассудное. Так что вы не найдете ни одного человека моих лет, жизнь с которым не казалась бы вам механизмом, стачивающим по собственному почину время. Ибо в течение этого часа я вновь стал существом установившихся обычаев. Я — лакей предусмотрительности и полумер, и я расчетливо обманул свои мечты. Но даже теперь я люблю вас больше книг, лености, лести и благотворного вина, хитроумным путем подсовывающего подходящее мнение о самом себе. Что еще может сказать старый поэт? По этой причине, милостивая государыня, я прошу вас удалиться, поскольку ваша красота — насмешка, которую я нахожу нестерпимой.
Но в его голосе ощущалась тоска, поскольку это была царица Елена, наслаждение богов и людей, глядевшая на него серьезными, добрыми глазами. Казалось, она рассматривает — так оценивают узор раскатанного ковра — каждый поступок в жизни Юргена. И казалось, она, к тому же, удивляется, без укоров и волнений, глупости мужчин и их собственному согласию завязнуть в такой трясине.
— О, я изменил своему видению! — воскликнул Юрген. — Я изменил и отлично знаю, что каждый должен изменить. И, однако, мой позор не менее ужасен. Я стал жертвой манипулирования временем! Я содрогаюсь при мысли о жизни изо дня в день со своим видением. Так что я никого из вас не возьму себе в жены.
Затем, трепеща, Юрген поднес к своим губам руку той, кто была возлюбленной всего мира.
— Так что прощай, царица Елена! Очень давно я нашел твою красоту отраженной в лице распутницы! И часто на каком — нибудь женском лице я находил ту или иную черту, напоминающую тебя, и ради этого я многословно лгал женщинам. И все мои стихи, как я теперь понимаю, были тщетным колдовством, стремящимся вызвать ту скрытую прелесть, о которой я знал по одним лишь смутным сообщениям. О, вся моя жизнь стала зашедшим в тупик поиском тебя, царица Елена, и неутоленной жаждой любви. Какое — то время я служил своему видению, чтя тебя честными делами. Да, несомненно, на моей могиле нужно написать: «Царица Елена правила на этой земле, пока та оставалась достойной ее». Но это было давным — давно…
…Так что прощай, царица Елена! Твоя красота стала для меня воровкой, лишившей мою жизнь радости и печали, и я больше не желаю мечтать об этой красоте. Я стал неспособен любить кого бы то ни было. И я знаю, что именно ты мешала этому, царица Елена, в каждое мгновение моей жизни с того несчастного мгновения, когда я, по — видимому, впервые обнаружил твою прелесть в лице госпожи Доротеи. Это воспоминание о твоей красоте я видел потом отраженным на лице какой — нибудь кокетки, и оно делало меня бессильным перед такой честной любовью, какую другие мужчины дарят женщинам. Ибо Юрген никого не любил — даже себя, даже Юргена! — всем сердцем…
…Так что прощай, царица Елена! В будущем я не стану скитаться в поисках чего — либо. Вместо этого я стану лениво трудиться ради домашнего уюта, играя сам с собой в лекаря и усердно стараясь дожить до преклонного возраста. А ни одно человеческое понятие, похоже, не стоит стакана глинтвейна. И не из — за какого понятия я бы не рискнул заведенным порядком, который мне так ужасно надоел. Я стал жертвой манипулирования временем. Я превратился в лакея предусмотрительности и полумер. А это кажется несправедливым, но ничего не поделаешь. Поэтому необходимо сейчас попрощаться с тобой, царица Елена. Я совершил измену, служа своему видению, и полностью отрицаю тебя!
И он попрощался с дочерью Лебедя, а царица Елена ушла так, как исчезает светлая дымка, но не настолько быстро, как королева Гиневра и королева Анайтида. И Юрген остался наедине с черным господином. И мир казался ему безрадостным и похожим на дом, в котором долго никто не жил.
Глава XLVIII
Откровенные мнения госпожи Лизы
— Эх, господа! — замечает Кощей Бессмертный. — Некоторым из нас определенно трудно угодить.
И теперь Юрген уже собрался, пожав плечами, скрыть свои чувства.
— При выборе жены, сударь, — указал Юрген, — нужно принять во внимание всевозможные мелочи…
Но тут его охватило недоумение. Юргену показалось, что о его предыдущем общении с тремя женщинами Кощею было явно неизвестно. Что ж, Кощей, создавший все таким, какое оно есть, — не кто иной, как Кощей, — делал сейчас для Юргена все, что в его силах. И это «все» равнялось добыванию для Юргена того, что Юрген когда — то с помощью молодости и наглости добыл себе сам. Значит, даже Кощей не мог сделать для Юргена больше, чем могло быть достигнуто молодостью, наглостью и стремлением вникнуть во все в целом, которые Юрген только что оставил как чересчур беспокойные. При таком выводе Юрген пожал плечами. Решительно, ум не был превыше всего. Однако ничто не вынуждено оповещать об этом князя Кощея, и никакой мудрости в попытках это сделать не было.
— …Вы должны понять, сударь, — плавно продолжил Юрген, — что, каков бы ни был первый мгновенный импульс, любому здравомыслящему человеку ясно, что в прошлом каждой из этих дам есть многое, намекающее на врожденную неспособность к семейной жизни. А я люблю покой, сударь. Не соглашусь я и с моральной распущенностью — сейчас, когда мне сорок с хвостиком, — конечно, разве что в разговоре, когда это способствует общительности, и в поэзии, где она ценится в качестве общепринятого украшения. И все же, Князь, шанс я упустил! Понимаете, я говорю не о супружестве. Но какими блестящими словами мне следовало изъясняться в присутствии этих знаменитых красавиц, теперь ушедших от меня навсегда! К каким стилистическим высотам азиатской прозы мне следовало взойти по чудесной лестнице тропов, метафор и малопонятных аллюзий! Вместо этого я пустословил, будто школьный учитель. Решительно, Лиза права, и я ни на что не гожусь. Однако, — с надеждой добавил Юрген, — мне кажется, что, когда я видел ее в последний раз, год назад в этот вечер, Лиза почему — то была менее разговорчива, чем обычно.
