Елена Лобанова - Предел
Заперев дверь малого зала, (Спаси Создатель, кто-нибудь застанет его за «первой пробой» — мало ли как «рука пойдет»), он уже почти приступил. Даже взял кисть. И тут художник, еще юный и потому уверенный в себе и непуганый критиками, столкнулся с вечной проблемой: «А что рисовать?». Деве положено дарить что-нибудь романтическое. Что можно нарисовать такого романтического, чтобы показать, как он влюблен. То есть, сделать вид, как он влюблен. Даже мысли путаются — так вжился в образ. С одной стороны, можно изобразить двух целующихся на фоне пейзажа. Но кому нужны чужие целующиеся? Не рисовать же их самих в спальне. Это будет… Нет, такие картины рисовать нельзя. С другой стороны, ему вчера так и не удалось бросить выползня к её ногам. Трофей был бездарно загублен — ободран и использован. Так почему бы, не подарить Элермэ свой портрет. «Амалирос, убивающий выползня». Как раз, то, что надо. Когда она покинет его, исполнив свой долг, пусть его портрет будет с вечным немым укором смотреть на неё со стены… Потрясающе романтично. А будет ли она рыдать, глядя на его суровое лицо? Наверное, да. А почему бы и нет? Комната, затянутая черным шелком, одинокий светильник, алтарь из резного камня, картина, а у подножия алтаря — рыдающая Элермэ. А он, злобный Выползень, будет страдать, то есть сострадать здесь, один, зная, как она мучается. Истинное Темное Благородство.
Солнце неумолимо вершило свой путь по небу и нарушало освещение, заглядывая в арки. Зеркало, которое он перенес на кресло, чтобы видеть себя и запечатлеть точно, все время оказывалось «лицом к свету» и пускало зайчики в глаза. Но размазывать эти восхитительно мягкие краски по холсту, скользить рукой за мыслью было так неимоверно приятно, что Повелитель первый раз в жизни почти забыл о неотложных делах. Шедевр был завершен, возможно, слишком поспешно. Он продлил бы это наслаждение, но… Пришлось оттирать руки, переносить холст в спальню, стирать краску с кресла, которое служило мольбертом. И все это быстро и срочно. Подданные за дверями уже вполне слышно переговаривались. Явилисссь!
Такого поспешного суда в Подгорных Чертогах и в их Нагорной части еще никогда не было. Повелитель был бесчувственно краток. Никаких ядовитых речей, никаких сопутствующих угроз, одним словом, никакого развлечения для поданных. Даже сами преступники не успели побледнеть. Весь ужас приговора они осознали лишь, когда отправились к месту его отбывания. А подданные — когда покинули покои Амалироса. Приговор был просто потрясающе нетипичен. Как и сам Вечно грозный Повелитель в этот странный день. Он даже не шипел по своему обыкновению и объявлял решение почти ласково: «Пятьсот лет на кухне в Верхних Чертогах. Каждый день являться на утренний прием, если не прикажу обратного. Освоить двести восемнадцать томов трактата «Блюда для Высшей Власти». За год! Увести!».
Подданные расходились в страхе. Пятьсот лет. Наверху. Для владеющих Силой вне Света. Это же медленная смерть для их дара. На кухне! Прислугой! Да еще и с ежедневным явлением на всеобщее обозрение. После вчерашнего! Жуть. Совсем Выползень озверел. Лучше бы он выносил смертные приговоры. Только такой принципиальный злодей мог сделать жизнь настолько хуже смерти, что прошения прикончить и не мучить поступали к нему даже от брата. Брат Повелителя, конечно, знал, что он может писать свои прошения хоть стихами, все равно — будет жить. Потому даже не старался заменить в своих письмах и пару слов за последние две сотни лет… Но факт-то никуда от этого не делся. Выползни милосерднее!
Амалирос все-таки решил обождать с картиной. Дарить непросохшее полотно не очень хорошо. Кисти и краски отправились под кровать, а картина заняла свое место в тайнике. Дня через два можно будет торжественно вручить. И раз один подарок откладывается, то следует придумать что-нибудь еще. «Что-нибудь» уже неслось в голове, слагаясь в строки. Этому весьма способствовало стихотворение Даэроса на стене спальни. Зря не стер. Надо было уничтожить. Но он же тогда надеялся заполучить мальчишку в союзники. Если бы не Светлая Вестница, он бы догадался обо всем раньше. Коварные, вероломные Светлые! Несчастная Элермэ! Ей должно быть невыносимо тяжело… Конечно. Даже представить сложно, как кто-то из его подданных отважился бы… поцеловать его. Хотя бы. Повелитель глянул на себя в зеркало. Нет, даже он сам не отважился бы. Слишком… ссстрашно. Сссмертоносно!
Однако, следовало не отвлекаться, а сосредоточиться. Написать надо так, чтобы в стихотворении скользил легкий, практически невесомый намек на то, что он осведомлен о цели Её визита. Конечно, сначала Элермэ не поймет. Но потом… Прекрасное дополнение к картине. Когда он первый раз обратил на неё пристальное внимание? Кажется, она стояла к нему спиной и возилась с черенками. Определенно! Вот с цветов и стоит начать. Повелитель взял перо. Он сегодня был явно на пике творчества. Первый раз в жизни. До этого дня Амалирос вообще не занимался никаким творчеством, кроме государственного.
Увяли нежные цветы —
Мои миэли.
Но ты нежней их красоты.
На самом деле!..
Элермэ тактично расспрашивала Исильмэ. Выведать что-либо ценное не получалось. Хотя, откуда её новой Темной родственнице знать о Тёмных же ухаживаниях. Её возлюбленный был светлее некуда. Поэтому в их истории были и красивые слова, и стихи, и цветы и маленькие прелестные подарки. Исильмэ с радостью рассказывала о временах юности, когда Светлый Посол покорял её сердце. «Он был так заботлив!». Н-да. А некоторые подпрыгивают с кровати, как будто их пчела ужалила, и убегают к личному озеру искупаться. «Он говорил такие необыкновенные слова!». Ага. А Амалирос необыкновенно громко фыркал, ныряя. «Он укрывал меня своим плащом, и мы часами сидели и мечтали!». Нет. Темный Повелитель брезгливо взял двумя пальцами её платье и отшвырнул на соседнее кресло. Сам усадил её на «свежее мясо» и сам же потом скривился. О плаще даже мечтать не приходилось. «Морнин подарил мне такие восхитительные, изящно оформленные стихи!». Нет, этот даже прозой не намерен разговаривать. Исильмэ несколько смутилась: «Мы первые полгода только разговаривали, и лишь потом… Ну, ты понимаешь о чем я говорю». О, да! Элермэ понимала. Снисходительное «юная кувшинка» и издевательское «голубица почтовая» не могли затянуться на полгода. Через полгода таких бесед у них точно ничего бы не вышло. Но с другой стороны, как можно полгода только болтать и мечтать? Никакой страсти. Придется удовлетвориться домыслами. Что-то вроде: «Страсть сломала все преграды и хрупкий лед её сопротивления». Так будет вполне трогательно и романтично. С сопротивлением, конечно, были некоторые… недоразумения. Но как может дева, даже мысленно, произнести «хрупкий лед Его сопротивления». Это не то, что неромантично. Это просто недопустимо.
