Ева Софман - Та, что гуляет сама по себе
— А ты…
— Знаю.
— Тебе не победить!
— Знаю.
Джеми уставился на неё во все глаза:
— Тогда зачем ты хочешь его найти?
— Он ищет меня. И обязательно найдёт. Так, по сути, какая разница, кто кого найдёт — я его или он меня? Какая разница, раньше или позже? — Таша качнула головой. — Но на самом разница есть… кто кому бросает вызов. Кто от кого прячется. Кто водящий, кто игрок. Кто кого найдёт по собственной воле. И… он… он об этом же говорил тогда, в Пвилле. Моральный настрой. Понимаешь?
Джеми в раздумьях пощёлкал пальцами.
— Смутно, — наконец кивнул он. — Но думаю, что в таком месте, как Пустошь, моральный настрой особенно важен, — мальчишка вздохнул. — Прости, что втянул тебя во всё это. Мне стоило быть осмотрительнее и не открывать рот при…
— Всё в порядке, Джеми. Ты делал это ради моей защиты. Всё в порядке… А сейчас — мне действительно нужно идти.
— Мы с тобой. До конца.
Таша не стала возражать. Возможно, потому, что сама этого хотела — а, может, и потому, что в голосе мальчишки прозвучали какие-то особые нотки, ясно указавшие: возражения не примутся.
— Конец может быть не столь далёким, как кажется, — только заметила она.
— Ты сама вчера сказала, что умереть за тебя — не самая худшая смерть. Мы с этим солидарны, — Джеми скользнул ладонью по воздуху, легонько шевеля пальцами, будто перебирая невидимые струны. — Ну что, идём?
— Уже? Так просто?
— Ну, если мы вдруг вернёмся, меня живьём съедят за то, что я остановил личное время беззащитных отдыхающих, не ожидавших от своего ученика такого удара… но пока всё хорошо. Прошествия ближайших шести минут они даже не заметят, и за это время нам желательно оказаться достаточно далеко, чтобы они не пытались нас найти.
Таша встала, сжимая зеркальце в ладони.
Она почти видела невещественную, туго натянутую нить, убегавшую во тьму. Она чувствовала, как нить скользит меж её пальцев.
— Обещай мне… обещайте, что не будете вмешиваться, если только я того не попрошу.
— Но…
— Вы сами знаете, чем это обернётся на Пустоши. Для вас — в первую очередь.
Джеми повесил голову.
— Клянёмся, — выдавил он.
Таша чуть улыбнулась.
— Спасибо, что ты здесь, Джеми. Я рада, что ты со мной, Алексас.
— Я счастлив служить вам, моя королева, — ответили одни уста за двоих.
Таша шагнула вперёд, слыша, как шуршит за её спиной вереск, пригибающийся под ногами Джеми.
В ночь они двинулись вместе.
Джеми не знал, сколько они шли сквозь холодную серую мглу. Звёзд не было: во все стороны простирался лишь мрак. Не было тропы, не было направлений — был лишь бесконечный, неожиданно колючий вереск, вкрадчиво цепляющийся за ноги. Будущее струилось в прошедшее, а Таша, не проронив ни звука, шла вперёд: сжимая зеркальце в прижатой к груди ладони, размеренно, уверенно, не сбиваясь с шага. Как бы быстро ни старался идти Джеми, она всегда оказывалась на шаг впереди. Казалось, её влечёт вперёд странная непреодолимая сила.
Ему лишь раз удалось поравняться, чтобы взглянуть в её лицо.
Таша шла с закрытыми глазами.
А потом, когда время уже готово было окончательно размыться в бесконечность, лицо вдруг обдул влажный ветер, и Джеми понял, что девушка остановилась в паре шагов от ручья.
Ручей, как всегда, вынырнул внезапно — а с ним пришли и сопутствующие ощущения. Правда, для Джеми это был не ручей вовсе, а бурно ревущая речушка, порожисто катившая пенистые воды по каменистому руслу-ущелью, плевавшаяся в лицо ледяными брызгами. Утешало то, что до дна было всего-то аршинов семь, да и мост виднелся весьма благонадёжно — пусть и не затейливо-резной, а грубо сложенный из каменных плит на каменных же опорах.
Потом пришло внезапное осознание, что это всё отчётливо виднеется.
А после наступило понимание того простого факта, что ночь сменилась рассветной серостью. Или предрассветной…
Говорят, что темнее всего перед рассветом. Но та предрассветная пора, когда солнце подбирается к горизонту снизу, определённо самой тёмной не является. Она является… серой. И серость-то всегда и была самой опасной. Не свет. Не тьма. Что-то между ними.
Все маги знают, что опаснее всего вещи на грани.
Таша этого не знала, но чувствовала.
Она стояла на краю ручья, тускло посверкивающего в распускающемся свете, и на краю бездны, где плескалась меж краёв сизая мгла. Она чувствовала на щеках тёплый мягкий ветер — и ветер холодный и резкий, ощущала краски цветущего вереска — и вереск серый, жёсткий и колючий, видела светлеющее предрассветное небо — и небо тёмное, тяжёлое, мглистое…
Она стояла в утре и стояла в ночи — одновременно. Всё зависело лишь от того, как посмотреть; от того, какая Таша смотрела. Та, что жила, или та, что из страха бежала в неизвестность.
— Идём дальше? — неуверенно спросил Джеми.
— Нет, — Таша неотрывно смотрела вперёд, куда-то далеко-далеко. В глазах её сияла спокойная уверенность. — Мы у цели.
И, услышав, как она говорит, Джеми вдруг ощутил жуть: не от интонации, не от слов, а от осознания того, что враг действительно близко. Невидимый — здесь, рядом, прямо перед ними…
Да, они его не видели. Но если люди не видели крыльев у альва за спиной, это не означало, что их там нет.
— Некоторые маги это могут, — пробормотал Джеми. — Некроманты… Покидать тело, странствовать… разумом… Я об этом ещё подумал, когда он так легко исчез. Как будто просто отпустил временное тело.
Мальчишка судорожно, в несколько присестов выдохнул:
— Знаешь, я… наверное, я смогу тебе помочь его увидеть, — будто опасаясь собственных слов, прошептал Джеми. — И вызвать… на свет, так сказать.
— Как?
— С тобой должно быть легко, потому что ты кошка. Ты и так видишь то, чего другие не видят, и похожее тебе откроется не впервой… — он говорил так, будто сам себя убеждал. — Когда ты его увидишь, ты поймёшь, что это он. Ты должна удержать его. Остальное на мне. Но времени будет совсем мало — у меня сил просто не хватит.
Она только кивнула. Джеми положил ладонь на её плечо:
— Готова?
Таша, разжав кулак, опустила руку:
— Да.
Джеми чуть крепче сжал пальцы. Потом прикрыл глаза, неслышно шевеля губами, вскинул другую ладонь и щёлкнул пальцами.
…что-то закружилось, подхватило, сдавило, понесло сквозь осколки реальности…
А потом мир вокруг возник вновь. Тот же мир — только изменившийся до неузнаваемости.
Мир был окутан филигранью. Мир представлялся сложным сплетением радужных серебристых линий. Мир виделся сквозь пелену зачарованности.
