Стивен Эриксон - Мечи и темная магия
Гоблин сказал кое-что о Миссис Рукс, единственной госпоже удаче в жизни Одноглазого.
Одноглазый продолжал игнорировать подколки.
Я начал беспокоиться.
Маслова раздача не помогла.
Одноглазый сказал:
— Вы не в курсе, как это мы, куда бы ни явились, ухитряемся наткнуться на какие-нибудь странные обычаи?
Ильмо уставился в свои карты так, словно готов был их продырявить. Он хрюкнул. Масло разложил и переложил свои пять — это означало сдачу настолько скверную, что он не знал, как с ней играть. Одноглазый не визжал, но оскалился. Мы были на пороге новой эры, когда он мог выиграть два круга подряд.
Все посмотрели на Гоблина. Гоблин сказал:
— Сдавал Масло.
Кто-то из зрителей предположил:
— Может, он заколдовал карты.
Одноглазый все это пропустил мимо ушей:
— У здешних самый странный обычай вот какой: когда девушка теряет девственность, она удаляет волосы со всего тела.
Масло воскликнул:
— Это самая второсортная хрень, которую я когда-либо слышал. Мы здесь около трех месяцев, и я еще не видел ни одной лысой женщины.
Все замерли, в том числе и сгребавший свой выигрыш Одноглазый.
— Чего? — спросил Масло.
Насчет Масла всегда были сомнения.
Остальные время от времени тратили монетку-другую, чтобы поразвлечься с дамами, профессионально трудившимися в сфере «обслуживания». Хотя тема никогда прежде не всплывала, мне еще ни разу не доводилось видеть «бородку» ниже декольте.
— Ага, рассказывай, — хмыкнул Ильмо. — А я-то считал, мне подфартило, раз я не видел того, что там должно быть.
Я заметил:
— Думаю, это у них такой способ предохраняться от мандавошек.
— Нет. Все связано с их странной религией.
Гоблин пробормотал:
— Каков оксюморон.
Одноглазый запнулся.
Лягушачье лицо Гоблина растянулось в широченной улыбке.
— Я не имел в виду тебя, сморчок. Ты просто нормальный идиот. Я говорил о попытке скрестить слова «странная» и «религия».
— Э, да вы, ребята, пытаетесь сглазить мою удачу!
— Конечно, — сказал Ильмо. — Болтовня о кисках всегда срабатывает. Расскажи мне об этих лысых губках.
Одноглазый подвинул к себе выигрыш. Он был сбит с толку таким пренебрежением к его успеху. Он выиграл такую кучу денег, что это стало бы для парней поводом убить пару недель, обсуждая, как ему такое удалось, — а никого это, похоже, не волнует.
Я перетасовал, кой-чего подправил и сдал. Одноглазый становился мрачнее с каждой принятой картой.
Последняя добила его.
— Проклятие, Каркун! Ну ты и жопа! Ублюдок!
Ильмо и Масло хранили невозмутимое выражение на лицах, поскольку не знали, что случилось. Гоблин чирикал возбужденной синицей.
Одноглазый раскрылся. У него была тройка треф. У него была шестерка бубей. Девятка червей и туз пик. И наконец, пиковый же валет.
Я сказал:
— Сколько раз ты жаловался, что у тебя нет и двух карт одной масти! В кои-то веки не придется лгать.
До Ильмо и Масла наконец дошло. Они ухмылялись сильнее, чем я или Гоблин. Зрители тоже хохотали.
В дверном проеме нарисовалась голова Лейтенанта.
— Кто-нибудь видел Шишку? — Голос его звучал невесело, как голос офицера при исполнении, которому приходится работать в свой законный выходной.
— Опять свалил? — спросил Ильмо.
— Ага. Сегодня его очередь выливать помои. Не нашли. Повара хотят порубить его на фарш.
— Я сообщу ему, сэр.
Хотя Шишка не из его людей. Шишка прячется во взводе Краглера.
— Спасибо, Сержант.
Ильмо умеет найти общий язык с беспутной пехотой.
— Народ, а почему вы вообще здесь, в этой темноте и вонище, когда можете наслаждаться свежим воздухом и солнечным светом?
Я сказал:
— Это наша естественная среда обитания, сэр.
Но правда заключалась в том, что никому просто в голову не пришло играть снаружи.
Мы собрали наши карты и пиво и побрели за уличные столы. Одноглазый сдал. Трепотня перекинулась на прически, а точнее, их отсутствие, бывшее у здешних дам в фаворе.
Это был чудесный денек, безоблачный, прохладный, с ветерком, но не настолько сильным, чтобы мешать игре. Зрители расселись вокруг. Некоторым просто нравилось смотреть. Некоторые надеялись, что освободится место. Они присоединились ко все более грубому трепу, который перекинулся на тему «Как поискуснее обставить противника».
Я бросил между делом:
— А как долго мы играем этой колодой?
Некоторые карты были так измочалены, что вы уже могли, не переворачивая, сказать, что на них. Но память подводила меня. «Лица» всегда оказывались не теми, что я предполагал.
Все посмотрели на меня, забавляясь.
— О, сейчас мы услышим кое-что крышесносное, — предрек Одноглазый. — Рожай уже, Каркун, и мы вернемся к действительно важным вещам.
— Я удивлюсь, если окажется, что эта колода прошла недостаточно кругов, чтобы вроде как ожить.
Одноглазый открыл было рот, собираясь поглумиться надо мной, потом его взгляд замер, словно колдун размышлял над озвученной мною версией. Как и Гоблин. Бледный, уродливый человечек сказал:
— Круто, чтоб меня! Каркун, ты и вполовину не настолько глуп, как выглядишь. Карты обзавелись собственным разумом. Это многое объясняет.
Вся команда, дружно кивая, уставилась на Одноглазого. Сколько мы помнили, Одноглазый всегда утверждал, что карты его ненавидят.
Он снова выиграл.
Три победы за один раз должны были меня насторожить. Пекло выбралось за добычей. Но моему языку было не до того.
— Знаете что? Прошло восемьдесят семь дней с тех пор, как кто-нибудь пытался меня прикончить.
Ильмо сказал:
— Не теряй надежды.
— Правда. Прикиньте сами. Вот они мы на чертовой улице, где любой может запросто в нас пальнуть. Но никто даже глазами не стреляет. Никто из нас даже не косится через плечо и не скулит о своих язвах.
Игра остановилась. Семнадцать глаз уставились на меня.
Масло сказал:
— Каркун, ох докаркаешься. Я лично подержу тебя, пока кто-нибудь отчекрыжит твою любимую игрушку.
Гоблин сказал:
— Он прав. Мы тут три месяца. Единственная проблема, с которой мы сталкивались, — надравшиеся и избивающие друг дружку парни.
В Отряде из шестисот сорока людей было несколько набитых дерьмом голов, считавших, что нет лучше способа убить время, чем нажраться в хлам, а потом дискутировать, обмениваясь поджопниками.
Одноглазый высказался:
— Все дело в том, что у Госпожи на Каркуна стояк. Ну и пристраивает любимчика, где побезопаснее. Прочие из нас всего лишь живут в его тени. Поглядывайте на небо. В одну из ночей над нами нарисуется ковер, Еешность явится самолично, чтобы любимчик хорошенько отдраил ей… хэх… сапожки.
