Медведев. Книга 2. Перемены (СИ) - "Гоблин (MeXXanik)"

Он пожал плечами, будто заранее отказывался от ответственности за результат.

— Потому как ни один подарок не купит лояльность нечисти. Но, скажем, лоскуток яркой ткани может усмирить недовольную кикимору. По крайней мере, она не будет пытаться сжечь дом. Первые три дня так точно.

— А яблочная пастила смягчит злое сердце ведьмы, — подала голос Лада, всё ещё не выныривая из бардачка. Судя по стуку, она уже дошла до нижнего яруса каких-то коробочек.

— Не встречал подобной пастилы, которая бы помогала против этих… — проворчал Морозов, скривившись. — Разве что если ведьма ею подавится.

Лада бросила на меня быстрый, чуть заговорщический взгляд через зеркало заднего вида — с тем самым выражением: «Вы же понимаете, да?» Похоже, что неприязнь Морозова к ведьмам была не просто черта характера, а почти официально признанный факт в их кругу. И, судя по всему, в дружине это давно знали и, может, даже одобряли. Или, по крайней мере, регулярно обсуждали на кухне за крепким чаем.

— У леших тоже есть свои тайные страсти, — заметила она с невинной интонацией. — Может быть, гостевушка сможет его слегка задобрить. Не настолько, чтобы он забыл о своих притязаниях, конечно. Но хотя бы немного…

Я кивнул с сомнением. В этой местной системе координат принципы у леших, как и у домовых, работали как-то особенно непредсказуемо. Сегодня он припугнул, завтра — спас, а послезавтра тюкнул топором, закидал ветками и сказал, что так и было.

— Нашла, — вдруг объявила Лада и вынырнула из бардачка с таинственным видом.

В руках у неё оказался аккуратный свёрток из серой крафтовой бумаги. Тот самый тип упаковки, которым обычно пользуются на деревенских ярмарках или в лавках, где тебе могут продать и мыло ручной работы, и сушеные яблоки, и кроличью лапку наудачу. В такой же бумаге мне передали подарок от Альбины Васильевны. Гостевушка была перевязана тонкой зелёной лентой. И выглядело всё это сдержанно, даже достойно. Почти дипломатично.

— Отлично, — коротко заключил Морозов.

— А что там? — полюбопытствовал я, кивнув на свёрток. — В этом, так сказать, стратегическом пакете?

— То, что лешие любят, — загадочно ответил воевода, как будто речь шла о каком-нибудь древнем артефакте.

Я собирался было уточнить, но в этот момент машина оказалась в темноте деревьев и говорить расхотелось.

Трава вдоль узкой колеи была чересчур высокой, будто никто тут не проезжал с прошлой весны. Или с прошлой эпохи. Ветви деревьев нависали над дорогой так низко, что скреблись по крыше, оставляя за собой еле слышный шорох — как если бы сам лес ворчал: «Опять эти люди с железом своим…»

Морозов свернул на едва заметную просеку. Она была настолько заросшей, что если бы не колёса, упрямо пробирающиеся сквозь траву, мы бы и сами усомнились, дорога ли это вообще. Машина нехотя качнулась, как будто ей самой не хотелось ехать дальше.

Воевода притормозил. Секунда, и двигатель затих, словно с облегчением.

— Теперь пешком, — сказал он. — Иначе машину мы тут и оставим навсегда. Как памятник человеческой глупости.

— А с ней ничего не случится? — уточнил я, припоминая его прошлые байки про транспорт, который лесовики оставляли без колес или вообще разбирали на части.

— Никто не тронет княжеский автомобиль, ежели мы оставим его, где положено, — уверенно отозвался Морозов.

Я выбрался из машины, потянулся, поправил воротник и осмотрелся. Лес стоял впереди плотной, молчаливой стеной — почти живой, сдержанный, как человек, который тебя пока терпит, но уже слегка устал от твоего присутствия. Воздух был влажным, с пряным привкусом мха, старой коры и чего-то прелого, что пряталось в глубине под опавшей листвой.

Лада осталась в машине. Она сидела в пассажирском кресле, чуть откинувшись назад, с закрытыми глазами. Как будто просто отдыхала. А может, и не хотела смотреть, куда мы собираемся шагать.

— Ей с нами идти не стоит, — загадочно сообщил Морозов, глядя на неё как-то снисходительно. Или благодарно. — Лишнее присутствие может только помешать. Особенно если леший решит, что нас слишком много.

Я ничего не сказал. Морозов между тем открыл багажник и с хозяйской основательностью извлёк оттуда пару сапог. Крепкие, из яловой кожи, местами с потёртостями, но по-своему достойные. Он поставил их передо мной, как будто вручал награду.

— Иначе испортите свои туфли, — пояснил он, без тени насмешки. — А у нас тут, сами понимаете, не прогулка по парку. Мхи, корни, грибные аномалии…

Он замолчал, словно последнее сказал всерьёз. Хотя с Морозовым так и было — не всегда можно понять, шутит ли воевода или просто излагает факт, к которому стоит относиться с должным почтением.

Пока я обувался, он порылся в багажнике ещё немного, и с победным видом извлёк потрепанную клетчатую кепку-восьмиклинку с козырьком.

— Все иволгинские в таких ходят, — сказал Владимир, протягивая головной убор. — Быть может, он оценит, что и князь пользуется полезной вещью.

Я мельком глянул на кепку, потом на Морозова, потом снова на кепку. Спорить не стал. В конце концов, это всего лишь одежда. И я наверняка не встречу никого из высшего света, кто станет меня высмеивать.

Я надел её и надвинул почти до самых бровей. Вид у меня, наверное, был… своеобразный. Но, с другой стороны, в этом лесу — это даже плюс. Тут, чем страннее ты выглядишь, тем больше шансов, что тебя сочтут «своим». Или хотя бы не слишком раздражающим.

Морозов пошёл первым. Я шагал за ним, стараясь ступать точно по его следам. Тропа была узкая, едва различимая, словно её знали только птицы и старые звери. Местами путь терялся вовсе, и мне приходилось угадывать направление по движению плеч воеводы и лёгкому шелесту веток, которые он раздвигал перед собой.

Лес вокруг постепенно менялся. Сначала едва заметно — будто просто настроение стало другим. Стволы редели, но при этом казались выше и ровнее, как колонны в старом храме. Мох под ногами стал гуще, упругий, мягкий. Каждый шаг словно напоминал прикосновение к живому, чуть настороженному существу.

В прохладном воздухе пахло елью, сырой корой и чем-то древним — как будто лес помнил всё, даже то, что и помнить не должен был.

И вдруг Морозов остановился. Поднял руку, подавая короткий, но однозначный знак: замереть.

Я послушно застыл, стараясь даже не дышать шумно. Мы стояли среди деревьев, словно в зале, где вот-вот начнётся нечто важное.

Из чащи донёсся скрип. Протяжный, с надрывом — как будто кто-то тяжёлый перешагнул через поваленный ствол.

— Он уже знает, что мы пришли, — не оборачиваясь, тихо сказал Морозов.

Я кивнул, хотя воевода меня и не видел. Через несколько секунд на тропе впереди, будто по команде, из воздуха и тени возник десяток хмурых, коротко стриженных людей в неброском, выцветшем камуфляже. Они вышли бесшумно, почти беззвучно — ни хруста ветки, ни шелеста. Просто появились. Как будто были тут всё время, просто не желали показываться.

Лесовики остановились в нескольких метрах от нас, преградив путь без слов и жестов. Смотрели внимательно, но без угрозы — скорее, как сторожевые псы. Один из них слегка покачал головой, будто намекая: «Ну-ну, пришли, значит. А кто звал?»

А через мгновение лесовики расступились, и между ними шагнул вперёд сам Иволгин.

Он, как и в прошлую нашу встречу, выглядел напряженным и готовым ко всему. Леший поправил на голове кепку, очень похожей на мою собственную.

— Что привело вас в мои земли, князь? — сухо спросил хозяин этого леса.

Морозов уважительно склонил голову.

— Здравы будьте, мастер Иволгин, — сказал он. — Мы пришли за помощью.

Я сделал шаг вперёд, стараясь говорить ровно, хотя внутри уже начинало тянуть под рёбрами. То ли от сырости леса, то ли от взгляда десятка пар глаз, что не моргая следили за каждым нашим движением.

— Один из людей пропал, — начал я. — Он работал на лесопилке неподалёку. Следы оборвались в лесу, за тем участком, где заканчиваются вырубки.