Мария Заболотская - И.о. поместного чародея-2
— Мне очень жаль, мессир, — с искренним сочувствием сказала я. — Думаю, из вас вышел бы прекрасный лектор. Обещаю, если у меня получится изменить что-то к лучшему в этой жизни, то я сделаю все, чтобы вы стали лектором Академии, раз уж этого хочется и адептам, и вам…
— Мне? — возмутился магистр, и, надо заметить, весьма фальшиво. — С чего вы взяли? Да, я самую малость польщен, и, если признаться честно, когда-то, очень давно, мне хотелось стать преподавателем, но сейчас… Сейчас слишком поздно что-то менять в своей жизни. У меня целый кошель золота, я отправлюсь с ним на Юг и буду прожигать жизнь без памяти!..
Последние слова прозвучали настолько тоскливо, что я испугалась, как бы магистр Леопольд не зарыдал — Юг не так уж манил его, как он пытался показать. Но я не хотела бередить его душевные раны, повторяя, каким хорошим лектором он мог бы стать и как полезно для его здоровья будет некоторое воздержание — лишь бережно вернула ему свиток со словами:
— Выбросить его вы всегда успеете, а на нем отличная печать — может пригодиться для поддельного письма или договора.
— И правда, — голос магистра дрогнул и он спрятал свиток в свою сумку. — Думаю, мне придется вскоре вновь сменить имя, и кое-какие фальшивые документы мне не помешают…
«Аршамбо не обрадуется, когда узнает, что адепты от него отказались в пользу лжеаспиранта, — с тревогой подумала я. — А когда человек, завладевший короной Горбатого короля, вдруг огорчается — неприятность из этого может выйти превеликая… Разумеется, это все мелочи, но…». И я, хмурясь и покачивая головой в ответ на свои собственные мысли, заставила Гонория ускорить бег — Козероги, как мне запомнилось, были совсем неподалеку.
…На этот раз поворот в сторону деревни я бы не пропустила, даже если бы камень с грозными рунными письменами не торчал бы на пригорке средь оголившихся ветвей кустов, точно бородавка на носу у старой ведьмы. Причиной этому стало отнюдь не присутствие рядом со мной Искена, знающего эту дорогу, как свои пять пальцев; не бурчание демона: «Мы слишком долго едем, вы явно пропустили нужный поворот»; не унылые ответы мессира Леопольда, преисполненные безнадежности и сожаления: «Пропустим мы его, как же…Скоро покажется проклятущий камень, и все, нам конец!..». Самые недобрые предчувствия зашевелились в моей душе, когда я увидела, что дорога к Козерогам преграждена наспех сооруженной баррикадой, а около нее, у костра, сидит несколько угрюмых деревенских мужиков, глядящих на нас с явной неприязнью. Не успели мы подъехать поближе, как один из них трижды сплюнул на землю, и произнес со смесью торжества и досады:
— Говорил я, говорил, етить!..
— Что имеет в виду эта деревенщина? — не слишком-то понизив голос, спросил у меня Искен, тем самым словно признавая, что считает меня существом, стоящим к местным жителям куда ближе, чем он сам, и оттого понимающим их речь куда лучше.
Я покачала головой, не желая высказывать раньше времени свои скверные догадки.
Демон, ранее в Козерогах не бывавший, был озадачен совсем в иной степени, нежели мы с Искеном, и оттого не стал ходить вокруг да около.
— Что за непотребство! — громко объявил он, осматривая заваленную дорогу. — Уверен, в вашу деревеньку не рвутся десятки путников ежедневно, и даже если вы начнете приплачивать проезжающим — вряд ли они согласятся сделать крюк, чтобы полюбоваться на ваших коз, коров и чумазых детишек. Так на кой ляд вы повалили тут дерево, мешающее свободному проезду?
— Да вот из-за вас, мил сударь, и повалили, — хмуро отозвался второй мужик.
— Из-за меня? — опешил демон. — Никак в вашей деревне уродился ясновидец! Я и сам не знал поутру, что меня занесет в эти дебри, провалиться бы им в преисподнюю…
— Это уж ваши заботы, — был ответ. — А наше дело — больше никого стороннего к нашей деревне не пущать, и уж тем более — не давать более возле старого храма вертеться. Хватит ужо!
— Да что это мужичье себе возомнило? С чего вдруг такая перемена? Или вы позабыли, что у меня имеется разрешение на изучение вашего треклятого храма от Лиги Чародеев, заверенное канцелярией светлейшего князя? — я услышала в тоне Искена знакомые нотки, обещавшие скорую вспышку ярости, которая ничем хорошим обернуться не могла. Несмотря на свой ум, понять это Искен все никак не мог, и раз за разом повторял одну и ту же ошибку, впрочем, свойственную большинству магов.
— А вот почему, — почти выкрикнул первый мужик, тыча пальцем в сторону молодого чародея. — Поначалу тут только вы сам-один господин обреталися, и оттого в деревне нашей случалось немало огорчений промеж мужиков, ведь девки наши только то и делали, что к храму бегали тайком! Но мы порешили, что негоже из-за бабского пустоголовия с чародеями столичными свару затевать, тем более, что позору не оберешься, как начнут дознаваться, чья жена, чья дочка вдоль старой стены поздним вечером гуляли…
Речь эта была настолько пламенной, что с головой выдавала крайне личные мотивы говорившего: наверняка то был отец сразу нескольких дочерей, и честь его семьи была не раз поругана за минувшие недели — оттого он и ярился пуще прочих. Искен ничего не ответил в ответ на обвинения, но и признаков раскаяния в его лице я не заметила. Не успела я сообразить, как чувствительнее его уколоть короткой репликой, притом не показав, что меня сколько-нибудь огорчает услышанное, мужик вдруг перевел палец в мою сторону.
— …А опосля у храма появилась эта девка, в мужское платье переодетая — наши бабы сразу про то прознали. И как пошли по деревне вой да печаль великая… И мужское недовольство в разы увеличилось — многие до того и не знали, какой интерес великий был у сродственниц ихних к храму. Мало в каком дому не кляли храмовые развалины и изыскания, которыми вы там, мил сударь, занимались без устали! — последние слова вновь были обращены к Искену, разумеется. — Но только мы уж начали думать, что ничего поганого более с этой стороны к нам не нагрянет, как тут уж вы втроем вернулись! — продолжал мужик все возмущеннее, видимо, пересказывая разговоры, которые уж давно велись средь его односельчан и оттого легко вводящие умы местного населения в состояние праведного кипения. — Кто прозорливее был — тот сразу сказал, что надобно ждать великих бедствий, хочь третий ваш сотоварищ по виду своему бабьему полу опасности не представлял, уж простите за прямоту, господин, — слегка поклонился крестьянин в сторону Леопольда, но поклон этот выглядел весьма непочтительно, и я, вспомнив, что магистр, ко всему прочему, еще и многоженец, в который раз сказала себе, что полагаться на впечатление, произведенное исключительно наружностью — исключительно глупо.
