Нил Гейман - Американские боги
У него были сотни рук, заканчивавшиеся десятками тысяч пальцев, и все его пальцы тянулись к небу. Груз неба тяжким бременем лежал у него на плечах.
Нельзя сказать, что его муки уменьшились, но боль теперь принадлежала фигуре, висевшей на дереве, а не самому дереву. Тень стал в своем безумии чем-то большим, чем человек на дереве. Он был самим деревом, и ветром, что шумел в ветвях мирового древа, и серым небом, и клубящимися тучами. Он был белка Рататоск, что бегала по стволу от глубинных корней до самых высоких веток; он был сокол с безумным взором, что с высоты сломанного сука обозревал мир вокруг; он был червь в недрах ствола.
Звезды кружили, и сотнями рук он ласкал их блестящие огоньки, сжимал в ладонях, выключал их, и они исчезали…
Мгновение ясности посреди безумия и боли. Тень почувствовал, что всплывает из бреда на поверхность. Он знал, это не надолго. Утреннее солнце ослепило его. Он закрыл глаза, жалея, что не может защитить их ладонью.
Уже недолго осталось. Он и это знал.
Открыв глаза, Тень увидел на дереве подле себя молодого человека.
Кожа у незнакомца была темно-коричневая. Над высоким лбом мелко курчавились темные волосы. Он сидел на суку высоко над головой Тени. Выгнув шею, Тень ясно смог его разглядеть. И человек был безумен. Это Тень определил с первого взгляда.
– Ты голый, – доверительно сообщил ему безумец. – И я тоже голый.
– Это я вижу, – проскрипел Тень.
Безумец поглядел на него, потом кивнул и повел головой из стороны в сторону, словно разминал затекшую шею. Наконец он сказал:
– Ты знаешь, кто я?
– Нет.
– А я тебя знаю. Я наблюдал за тобой в Каире. И потом тоже. Моей сестре ты понравился.
– Ты…
– Имя никак не шло ему на ум. «Ест зверушек, сбитых машинами на трассе». Да. – Ты Гор.
Безумец кивнул.
– Гор, – повторил он. – Я – сокол рассвета, я – ястреб заката. Я – солнце, и ты тоже. И я знаю природу Ра. Мне мама сказала.
– Здорово, – вежливо отозвался Тень.
Напряженно уставившись на землю внизу, безумец промолчал. А потом вдруг обрушился с сука.
Ястреб камнем упал на землю, потом по плавной дуге вышел из своего падения и, несколько раз тяжело взмахнув крылами, взмыл вверх, сжимая в когтях крольчонка. Со своей добычей ястреб приземлился на ветку чуть ближе к Тени.
– Есть хочешь? – спросил безумец.
– Нет, – ответил Тень. – Наверное, должен был бы, но не хочу.
– А вот я хочу, – сказал безумец.
Кролика он съел быстро: разорвал голыми руками, высосал кровь и костный мозг. Покончив с едой, он бросил обглоданные кости и кровавый мех вниз. Потом прошелся по ветке и остановился на расстоянии вытянутой руки от Тени. Тут он без смущения уставился на Тень и стал с ног до головы рассматривать его – тщательно и осторожно. Подбородок и грудь у него были вымазаны в крови кролика, которую он отер тыльной стороной ладони.
Тени подумалось, что ему нужно сказать что-нибудь.
– Привет, – сказал он.
– Привет, – отозвался безумец.
Он выпрямился на ветке, отвернулся от Тени и пустил струю темной мочи на луг внизу. Продолжалось это долго. Закончив, он вновь присел на корточки у ствола.
– Как тебя звать? – спросил Гор.
– Тень, – ответил Тень.
Безумец кивнул.
– Ты – тень. Я – свет, – сказал он. – Все сущее отбрасывает тень. – Подумал и добавил: – Они вскоре станут биться. Я видел, как они начали прибывать на место. – А потом безумец сказал: – Ты умираешь. Ведь так?
Но Тень уже не мог говорить. Ястреб расправил крылья и медленно взмыл вверх, подхваченный утренними ветрами.
Лунный свет.
Кашель сотряс все тело Тени, мучительный кашель, резкой болью прошивший горло и грудь. Задыхаясь, он попытался набрать в легкие воздух.
– Эй, щенок, – позвал снизу знакомый голос. Он поглядел вниз.
Луна белым блюдцем сияла среди верхних ветвей дерева – светло как днем, – и в озерце этого блеклого света у корней дерева стояла женщина, ее лицо казалось белым овалом. Ветер зашумел в ветвях.
– Привет, Щенок, – повторила она.
Он попытался заговорить, но только закашлялся, и долгое время позывы рвали ему грудь.
– Знаешь, – услужливо сказала она, – ты умираешь.
– Привет, Лора, – просипел он.
Она поглядела на него мертвыми глазами, а потом улыбнулась.
– Как ты меня разыскала?
Она помолчала, просто стояла в лунном свете.
– Ты – самое близкое, что у меня осталось от жизни. Ты – единственное, что у меня есть, единственное, что не было унылым, безвкусным и серым. Мне можно завязать глаза и бросить меня в морские глубины, и все равно я буду знать, где найти тебя. Меня можно закопать на сотни миль под землей, и все равно я буду знать, где ты.
Он поглядел на женщину в лунном свете, и глаза ему защипало от слез.
– Я разрежу веревки, – сказала она некоторое время спустя. – Я только и делаю, что тебя спасаю, ведь так?
Он снова закашлялся. Потом:
– Нет, оставь меня. Мне нужно это проделать. А она покачала головой:
– Ты сумасшедший. Ты там умираешь. Ты же останешься калекой, если уже себя до того не довел.
– Может быть, – ответил он. – Но я жив.
– Да, – сказала она мгновение спустя. – Пожалуй, да.
– Ты же мне сказала, – напомнил он. – Там, на кладбище.
– Кажется, столько времени прошло, Щенок, – сказала она. А потом добавила: – Здесь мне лучше. Не так больно. Ты понимаешь, о чем я? Но я такая сухая.
Ветер стих, и теперь он ощутил ее запах: всепроницающая и неприятная вонь гниющего мяса, болезни и разложения.
– Я потеряла работу, – сказала она. – Я устроилась на бензоколонку в ночную смену, но мне сказали, что люди жалуются. Я говорила, что больна, а они ответили, им плевать. Я так хочу пить.
– Женщины, – сказал он ей. – У них есть вода. В доме.
– Щенок… – Голос у нее стал испуганный.
– Скажи им… скажи им, что я просил, чтобы они дали тебе воды.
Белое запрокинутое лицо.
– Мне надо идти, – прошептала она, а потом отрывисто и сухо кашлянула и, скривившись, выплюнула на траву ком чего-то белого. Ударившись о землю, ком распался на части, которые тут же уползли.
Дышать не было сил. Грудь казалась тяжелой, и голова кружилась.
– Останься, – выдохнул он и даже не был уверен, слышала ли она его. – Пожалуйста, не уходи. – Он начал кашлять. – Останься на ночь.
– Я постою здесь недолго, – ответила она и добавила, как мать ребенку: – Ничто тебя не тронет, пока я здесь. Ты ведь это знаешь, правда?
Тень снова кашлянул. Он закрыл глаза – всего на мгновение, так ему показалось, но когда он открыл их снова, луна зашла и под деревом никого не было.
Грохот и глухие удары у него в голове, это – за гранью мигрени, за гранью любой боли. Все предметы распались на крохотные бабочки, которые закружились вокруг него разноцветной пыльной бурей, а потом растворились в ночи.
