Нил Гейман - Американские боги
Последняя петля неплотно легла вокруг шеи. Поначалу это причиняло ему неудобство, но вес был распределен разумно, и ни одна из веревок не врезалась в кожу.
Его ноги оказались в пяти футах над землей. На дереве не было ни единого листка, ветви чернели на фоне серого неба, в утреннем свете серебрилась гладкая кора.
Женщины убрали лестницы. На мгновение Тень охватила паника: он всем телом обмяк на веревках и даже провис на несколько дюймов. И все же он не издал ни звука.
Завернутое в гостиничный саван тело женщины положили у корней дерева, а потом ушли.
Тень остался один.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Повесь меня, о повесь меня, и умру и исчезну я.
Повесь меня, о повесь меня, и умру и исчезну я.
Нет дела мне до веревки, – былое давно прошло,
Давным-давно в могиле лежит, давно травой поросло.
Старая песняПервый день, что Тень висел на дереве, он испытывал только небольшое неудобство, которое понемногу переросло в боль и страх и странное ощущение, отчасти скуку, отчасти апатию: серое смирение, ожидание.
Он висел.
Ветер унялся.
Через несколько часов мимолетные вспышки света стали взрываться у него в глазах, расцвечивая поле зрения багряными и золотыми соцветьями, которые трепетали и пульсировали собственной жизнью.
Понемногу боль в руках и ногах становилась нестерпимой. Если он расслаблял конечности, давая телу обмякнуть, или если он повисал ничком, то натягивалась петля у него на шее, так что перед глазами все плыло и мерцало. Поэтому он снова откидывался к стволу дерева. Он слышал, как у него в груди трудится сердце, выбивая тамтам аритмии, разгоняя по телу кровь…
Изумруды, сапфиры и рубины выкристаллизовывались и взрывались, заслоняя собой мироздание. Неглубокие вдохи хрипели в горле. Кора дерева за спиной была шероховатой. Он поежился, покрывшись гусиной кожей, когда его обнаженное тело обдало вечерним холодком.
«Это просто, – сказал кто-то у него в голове, – в этом вся соль. Или сделай, или помри».
Эта мысль ему понравилась, и он повторял ее снова и снова на задворках сознания, как мантру или детскую считалку, которая стала подстраиваться, дребезжа, под барабанный стук сердца.
"Это просто. Здесь в этом вся соль. Или сделай, или помри.
Это просто. Здесь в этом вся соль. Или сделай, или помри.
Это просто. Здесь в этом вся соль. Или сделай, или помри.
Это просто. Здесь в этом вся соль. Или сделай, или помри.
Это просто. Здесь в этом вся соль. Или сделай, или помри".
Время шло. Песенка текла. Он ее слышал. Кто-то повторял слова и замолчал лишь тогда, когда у Тени пересохло во рту, а язык превратился в кусок кожистой тряпки. Уперев ноги в ствол, он подтолкнул тело вверх, стараясь так держать его, чтобы в легкие попадало побольше воздуха.
Он дышал столько, сколько мог так держаться, а потом снова расслабился в путах и повис на дереве.
Когда началось стрекотание – рассерженный и насмешливый шум, – он сжал зубы, испугавшись, что это он его издает, но звуки никак не смолкали. «Выходит, это мир надо мной смеется», – подумал Тень. Его голова скатилась на плечо. Что-то пробежало по дереву неподалеку, остановилось возле его головы и чирикнуло ему на ухо одно слово, прозвучавшее как «рататоск». Тень попытался повторить это слово, но его язык прилип к небу и не двигался. Медленно повернув голову, он уставился в серо-бурую мордочку с острыми беличьими ушками.
С близкого расстояния белка, оказывается, вовсе не такая симпатичная, какой представляется издалека. Тварь походила на крысу и была явно опасным хищником, а вовсе не доброй очаровашкой. И зубы у нее были преострые. Тень понадеялся, что зверушка не увидит в нем угрозу или источник пищи. Он не считал белок плотоядными… впрочем, многие, кого он не считал хищниками, на поверку обернулись ими…
Он уснул.
В следующие часы он несколько раз просыпался от боли. Она вырывала его из глубин темного сна, в котором мертвые дети поднимались из воды и шли к нему вереницей, их глаза, распухшие жемчужины, шелушились, и дети попрекали его, дескать, зачем он их покинул. Паук заполз на лицо Тени и тем разбудил его. Тень потряс головой, сбросил или спугнул насекомое и вернулся к снам: теперь ему приснился человек с головой слона и огромным брюхом, один бивень у него был обломан, и ехал человек верхом на гигантской черной мыши. Слоноголовый усмехнулся, дернув сломанным бивнем: «Если бы ты призвал меня до того, как вступил на этот путь, многих твоих бед удалось бы избежать». Тут слон взял мышь, которая непостижимо для Тени почему-то стала вдруг крохотной, не меняя при этом размеров, и стал перебрасывать грызуна из одной руки в другую. Его пальцы смыкались вокруг твари, а та семенила из одной ладони в другую, и Тень вовсе не удивился, когда слоноголовый бог наконец показал ему все четыре ладони, и все они были пусты. Он пожал сперва одним плечом, потом другим, третьим, четвертым – престранно плавное это было движение – и непроницаемо поглядел на Тень.
– В стволе, – сказал Тень слоноголовому, следившему за тем, как исчезает, вильнув, мышиный хвост.
Слоноголовый бог кивнул огромной головой и сказал:
– Да. В сундуке, в багажнике, в стволе… Смотри, слова не перепутай. Ты многое забудешь. Ты многое отдашь. Ты многое потеряешь. Но этого не потеряй…
Тут начался дождь, и Тень разом очнулся, дрожащий и мокрый. Дрожь все усиливалась, пока Тени не стало страшно: его трясло сильнее, чем ему вообще казалось возможным, конвульсии волна за волной прокатывались по всему его телу. Усилием воли он попытался остановить эту дрожь, но продолжал сотрясаться, зубы его клацали, члены подергивались и произвольно содрогались. Была здесь и настоящая боль, глубокая и режущая как нож, которая покрыла все его тела крохотными невидимыми ранками и была сокровенной и невыносимой.
Он разомкнул губы, чтобы ловить ртом падавшие капли влаги, смочить потрескавшиеся губы и пересохший язык. Дождь промочил веревки, привязывавшие его к дереву. Яркая вспышка молнии ударила Тень по глазам, превратив весь мир вокруг в резко очерченную панораму и остаточное изображение. Затем – грохот, удар и рокот, и когда эхом раскатился гром, дождь припустил с удвоенной силой. К ночи боль несколько утихла; лезвия ножей убрались в ножны. Тень уже не чувствовал холода, или, точнее, он чувствовал только холод, но холод теперь стал частью его самого.
Тень висел на дереве, а вокруг блистали и расчерчивали небо молнии, и раскаты грома слились в единый вездесущий рокот, перемежаемый случайными взрывами и ревом, словно в ночной дали взрывались бомбы. Ветер тянул Тень за собой, пытался сорвать его с дерева, свежевал, проникал до костей; и в душе Тень знал, что вот теперь началась настоящая буря.
