Вероника Иванова - Право быть
Пустота нестрашна и неопасна, поверь. Ее единственный недостаток — вечный голод, а насыщается она только новыми мирами. Но они не должны погибать, как ты думала раньше! Они должны рождаться, а на то требуется только твое желание.
Ты можешь дать жизнь мириадам вселенных, и все, чего ты должна бояться, это того, что не успеешь наполнить всю Пустоту, подвластную мне, но мы все равно попытаемся сыграть в самую азартную игру, существующую с начала времен. Игру со смертью.
Я уйду намного раньше тебя, но разве это беда? Нам хватит времени на все задуманное, ведь время — твоя стихия. И кто, кроме тебя, в чьей плоти и сознании юность не сменяется зрелостью, а равноправно соседствует с ней, сможет быть лучшей матерью и подругой своим детям?
Я не обещаю сражений и побед, потому что война, в которую я вступлю, будет последней для существующего мира. Но я не обещаю и отступлений, потому что мне некуда и некогда отступать. И если ты чувствуешь в себе силы соединить вместе не только вихри времени, а и уверенность прошлого и неизвестность будущего, я спрошу…
Листья, сорванные холодным осенним ветром с розовых кустов, поднялись над моей головой, чернея, высыхая и рассыпаясь прахом, но стараясь долететь до фигуры, окутанной пламенеющим шелком.
Ты станешь матерью моих детей?
Метель сухих листьев закружилась вокруг нас, возводя бесплотные и все же неприступные стены, но один клочок увядшей зелени покинул кольцо вихря, судорожно дернулся из стороны в сторону, опустился на подставленную ладонь и скрылся в маленьком кулаке.
А когда пальцы разжались, словно нежась в тепле последнего луча заходящего солнца, с них вспорхнула мохнатая призрачно-белая совка. Вспорхнула медленно, лениво, по-хозяйски, потому что наступающее время суток принадлежало ей. Ну и, пожалуй, еще двоим, но они обещали не брать его слишком много.
Бархат малиновых лепестков, нежный, как ее кожа, до которой я решился дотронуться. Тонкий, хрупкий, наполненный силой жизни и одновременно уязвимый…
Вуаль больше не нужна.
«А я и не заметила…».
Шутишь?
«Немного», — призналась Мантия.
Спасибо, что сделала все вовремя, не дожидаясь приказа. Хотя это и не доставило мне удовольствия.
«Не хотелось рисковать: я слишком хорошо помню вашу прошлую встречу».
Я тоже. Поэтому и поблагодарил. Но все же…
«Тебя что-то тревожит?»
Я не могу понять. Шеррит сказала: мне достаточно позвать ее, чтобы она тут же оказалась рядом. Как это возможно, ведь если я не выпускаю Пустоту, ни один дракон не должен даже догадываться о моем местонахождении.
«Хм, хм, хм… Боюсь, ты не до конца выучил урок, но в том повинен учитель».
О чем ты говоришь?
«Видишь ли, мир в самом деле состоит из плоти драконов, но как ты себе это представляешь?»
Как ковер с многочисленными узорами.
«То есть словно бы сотканный из разных кусочков?»
Да. Разве не так?
«Нет, любовь моя. Нити, образующие плоть дракона, проходят от одного края Гобелена до другого, где-то полотно получается плотнее, где-то реже, в каких-то местах и вовсе проплешина на проплешине… Но ничего этого не видно, потому что одна плоть накладывается на десятки других. Между Нитями много свободного места, ты же знаешь. Вот и получается, что каждый дракон так или иначе присутствует во всех уголках мира».
Именно поэтому они могут свободно перемещать свое сознание? Что-то такое я уже слышал. Но, признаться, не представлял всей картины целиком. Значит, каждую пядь земли, если говорить грубо, пронизывают Нити всех драконов сразу?
«Да. По меньшей мере одна ниточка от каждого».
И куда бы я ни пошел, я касаюсь плоти всех своих родичей?
«Именно».
И Пустота, когда я выпускаю ее на волю, уничтожает кусочек мира каждого из них?
«Не совсем так… Ее главное стремление — добраться до первого промежутка, дальше нет нужды рушить, когда можно раздвигать».
Ну хоть чем-то ты меня обрадовала! Значит, вред наносится не всем, а лишь тем…
«Кому не повезло».
Хорошо. Но вернемся к Шеррит. Пусть ее Нити пронизывают пространство, окружающее и проходящее сквозь меня. И все же как она может знать, где я нахожусь?
«Не забывай, что Пустота, хоть и не покидающая границы твоего тела, не перестает оказывать влияние на Гобелен. Своего рода давление, едва заметное, но любящему сердцу довольно и легкого прикосновения».
Я же просил обходиться без поэтических иносказаний!
Мантия обиженно фыркнула:
«А где ты увидел иносказание? Сердце Шеррит — те же Нити, но в отличие от прочих драконов, испытывающих к тебе самые разные чувства, она любит, а значит, почувствует даже холод твоей тени, мимолетно скользнувшей по земле».
Она всегда рядом со мной. Даже подумать жутко. Но с другой стороны…
«Ты никогда больше не будешь одинок».
Ты тоже всегда была со мной.
«Я — другое дело. Может, и рада бы уйти, да не могу».
Уйти?
Мантия не ответила, показывая, что разговор окончен.
Ну конечно. Как только она освободится от плена моей плоти, то сможет родиться вновь. Вновь соткать свой Гобелен, до боли похожий на прежний или намного лучше. Вновь побыть беспечным ребенком и юной девушкой, полной надежд и мечтаний. Вновь встретить и полюбить своего супруга…
Извини.
«Пустое».
Знаю, что тебе больно делить со мной чувства. По крайней мере эти. Но если тебя утешит… Рано или поздно ты станешь свободной.
«Знаю», — грустно ответила она и зевнула, складывая крылья.
Почему радость и печаль вечно идут рука об руку? Вот и сейчас что получилось? Счастье лишь для двоих, а остальным — ножом по горлу? Клятое равновесие!
— Вас чем-то расстроил мой сад? — спросила маркиза, расположившаяся в одном из кресел, освобожденных мной от покрывал.
Она-то зачем пришла сюда? Желает послушать наши секреты? Не слишком хорошая идея. Хотя… Старуха имеет право знать имя того, кто поспособствовал гибели ее брата, пусть и нелюбимого, но родного.
— Ваш сад прекрасен, дуве. Намного прекраснее моих мыслей.
— И о чем же именно вы думали?
Я подошел к столу и взял из кучки камней первый попавшийся.
— Что это такое, по-вашему?
— Камень, — ответила Роллена, сидящая наполовину на подлокотнике кресла Борга, наполовину на коленях рыжего. — Речная галька, самая обычная.
— К сожалению или к счастью, обычность в ней только внешняя. Впрочем, сейчас вы сами все поймете.
Я разжал пальцы над гладью воды, наполняющей вазу. Говорун булькнул, опускаясь на дно, но не замолк, как поступил бы на его месте любой благовоспитанный камень, а разразился короткoй, но энергичной речью:
