Владимир Васильев - Сольвейг
— Наверно, это сон! — уронил он топор из рук. — Не заблудилась часом давнишняя мечта средь этих снежных гор? Ты ль это, Сольвейг, иль тролли шутки шутят?
— Нет, это я, мой Пер, — ответила она. — Мне вовсе не до шуток. Теперь твоя навек.
— А как же твой отец?
— Теперь ты мне опора и защита, нет у меня уже ни дома, ни семьи, я отреклась от них, чтоб вечно быть с тобой, — потупив глаза, призналась Сольвейг.
— Ужель мечта сбылась? — сделал он неуверенный шаг к ней. — Меня ты не боишься?
— Все знаю о тебе, исчез совсем мой страх, — улыбнулась она слабо. — Я глупая была… Теперь глупа стократно. Я здесь, перед тобой — мне нет пути обратно…
— Услышал молитвы, наверное, Бог… Неужто всю жизнь провести здесь готова? Мой дом отобрали, я сам — вне закона: как выйду из леса, прикончат тотчас.
— Я выбрала жизнь, и иной мне не надо, — решительно ответила Сольвейг.
— Входи же в наш дом! Будь хозяйкой отныне, — пригласил девушку Пер. — Хотя королевских палат ты достойна.
— С тобой и в избушке мне будет привольно!
Она сняла лыжи и поднялась на крыльцо, стряхивая с ног снег. Прислонила лыжи к стене.
— О, как ты прекрасна, ожившая сказка, — прошептал, залюбовавшись ею Пер Гюнт. — Ужель для тебя моя грубая ласка? Неужто коснуться посмею тебя? Любовь вдохновенна, страсть тела — груба… Неужто посмею тебя уподобить всем прежним остывшим любовным надгробьям?..
— О чем ты там шепчешь? — спросила она.
— Любуюсь тобой, ты с мороза свежа, как утренний свет над вершинами Довре… — восторженно ответил Пер. — Иди же в наш дом и согрейся с дороги. Я дров принесу, чтобы ты не продрогла.
— Но я не замерзла!
— Нет, ночью мороз морозит на этих вершинах всерьез, — поднял топор Пер. — Уж я постараюсь, чтоб мы не замерзли.
— Ты только недолго, — попросила Сольвейг.
— На крыльях лечу! — ответил он и углубился в лес.
Сольвейг вошла в избушку, притворив за собой двери. Вечернее солнце светило прямо в маленькое оконце, освещая скромное внутреннее убранство: грубая, сколоченная из жердей мебель — стол, скамья, деревянная лежанка, покрытая звериными шкурами, выложенная из камней печь, в которой теплились угли, рядом высилась небольшая поленница.
«Хватило бы на ночь», — подумала она. Впрочем, откуда ей знать?
В комнате было несколько дверей, она заглянула во все. Одна вела в хлев. Пустой. Пока. Только по стенам были развешаны замороженные туши зверей. Еды надолго хватит. Другая — в кладовую, увешанную меховой одеждой и просто шкурами. В стене хлева угадывалась дверь в отхожее место.
С улицы послышался стук топора. Сольвейг улыбнулась, осознав, что, наконец, дома. Села на лежанку, та приятно пружинила жердями и была мягка — шкур охотник не жалел. Кажется, даже задремала в тепле. Через некоторое время послышался шум сбрасываемых на крыльцо дров. Сольвейг выскочила.
— Ты пришел?
— Нет, принесу остальное и все, — пообещал он.
— Позволь я помогу! — попросила она. — Теперь на двоих мы поделим заботы…
— Дровишки таскать — это дело мое, — покачал головой Пер. — Я сейчас… Иди, ты замерзнешь.
И Сольвейг вернулась в дом. Опять на лежанку с улыбкой присела и в сладкую дрему легко улетела.
Открыла глаза. В доме стало темно. Сольвейг испуганно вскочила. Где же Пер?!
Выскочила на крыльцо. Не прибавилось дров. Конечно, она бы тогда не проспала.
На улице было светлее, чем в доме, но тени были совсем длинны, а свет иссякал.
— Пер! — закричала она с крыльца. — Пе-ер!
Никто не отозвался.
Она заскочила в дом, натянула на себя обратно теплую куртку и обувку, схватила ружье, висевшее на стене, надела патронташ. Вышла, взяла лыжи и, спустившись с крыльца, закрепила лыжи на ногах. Пошла по следу. Поваленный неподалеку ствол, был очищен от веток и разрублен на поленья. Хватило бы не только на ночь, а на неделю. Пера рядом не было.
— Пер! — закричала она опять.
Медведь? Медведи спят зимой… Шатун голодный?.. Или волки?.. Иль снова тролли?.. Боже сохрани!..
— Пер!..
На ее крик из глубины леса вышло зеленое мохнатое существо, похожее на женщину, рядом с ней прыгал столь же зеленый живой комочек. Ребенок. Когда-то в детстве Сольвейг видела обезьянку, моряки показывали, но эти существа не были похожи на обезьян. Ни взрослое, ни ребенок. Они ловко и даже грациозно перепрыгивали с камня на камень, минуя снег, и быстро приближались к Сольвейг.
«И за мной пришли…» — подумала она.
— Ну, здравствуй, светлый сон его души, — певуче произнесла Зеленая Женщина.
— Здорова будь, Зеленая Сестра, — ответила Сольвейг, узнав женщину. — И сыну твоему расти здоровым… Не думала, что встретимся мы въявь. Ты Пера увела?
— Ушел он сам, — усмехнулась Зеленая женщина. — И сына не признал… Я голый, говорил, и не зеленый. Совсем он не похож… Я вне закона, на меня охота, поймают — и убьют… Отец я никакой… Ты как-нибудь сама…
— Ты Пера сын? — присела на корточки перед ребенком Сольвейг.
— Меня он не признал, но чую — он отец, — по-взрослому ответил мальчик.
Сольвейг погладила его по голове и, вздохнув, поднялась.
— Насчет охоты он тебе не врал, — сказала она Зеленой Женщине. — Тем более что я к нему сбежала. Теперь народ озлобится вдвойне… Хоть на вершины эти не ходок тот, кто в долине к земледелью склонен. Но злоба крылья даст.
— Да знаю я, — махнула мохнатой рукой Женщина. — И отвела б беду, когда б он человеком оставался, а не скрывался в сказке, словно ёж за иглами фантазий и отмазок.
— А ты сама не сказка? — спросила Сольвейг.
— Нет, я тролль, — ответила Зеленая Женщина.
— Да, знаю — ты троллина принцесса, — кивнула Сольвейг. — И я тобой была, когда с тобой был Пер.
Зеленая женщина внимательно на нее посмотрела и пришла к выводу:
— Похоже, Солнышко, что троллям ты родня… Так чувствовать не могут человечки.
— Мы — дети Бога, вы — исчадья ада! — неуверенно воскликнула Сольвейг.
— Вот только этих глупостей не надо! — уверенно пресекла ее троллица. — Пред богом все равны, а он один на всех, кто верует в него. А прочим он не нужен… Неужто, мною став, ты опускалась в ад?
— Нет, — тихо ответила Сольвейг, — он меня любил, а это так прекрасно…
— Вот и меня не суй в свой ад напрасно!
— Не буду, ты прости.
— Меж нами что за счеты! — усмехнулась Зеленая Женщина.
— Но, все же, где мой Пер? — вернулась к главной теме Сольвейг.
— Увы, не твой, а наш, — вздохнула троллица. — Да и не наш, а свой… Принадлежат себе вовек такие Перы… Лишь ветерок подул — поднялся, улетел… Теперь ищи-свищи — навряд ли досвистишься.
