Змейские чары - Осояну Наталья

— Пажура… — шепчет Алистар у нее за спиной. — Крылатая царица…

Голова-не-голова поворачивается, наклоняется ближе, сминая ткань реальности, и на Дафину накатывает дурнота. Хочется повернуться и убежать в лес, но нельзя. Пажура приближается еще сильнее, а потом кончиком клюва касается ее лба. Капля крови стекает на переносицу, и царевна каким-то образом понимает, что этого прикосновения и этой капли птице-не-птице достаточно, чтобы узнать о ней все. Проходит еще один томительно длинный миг. Черная плоскость разворачивается, падает к ногам Дафины. Молчаливое приглашение.

Дракуленок на плече шипит.

— Если ты не передумал, Алистар, — говорит Дафина.

Вместо ответа музыкант нервно смеется и кладет руку ей на второе плечо.

…по стволу яблони, который кажется то восковым, то стеклянным, то вовсе невидимым, выше, выше, сквозь пустоту и небесную синеву, где соломонары летают верхом на халэ, покрытых ледяной чешуей, с крыльями из грозовых облаков, мимо золотых покоев брата-Солнца и серебряной обители сестры-Луны, сквозь иные миры и небеса, выше, к самому началу — или концу — витой лестницы, по которой спускаются ангелы…

Ощущения очень странные: Дафина держится за ничто, летит сквозь ничто, но при этом не боится упасть, хотя, казалось бы, нет участи ужасней, чем вечно падать в пустоту. Мимо мчат печальные звезды змейского мира — они тихо поют бесконечные, безумные песни в ожидании конца собственной жизни или всего мироздания, — и остается лишь туман. Сколько еще лететь, никто не знает.

В какой-то момент дракуленок у нее на плече говорит:

— У-у-у!..

И показывает вниз.

Дафина смотрит на свои руки — по ощущениям, ее пальцы погружены во что-то мягкое, похожее на перья и пух, но если верить собственным глазам, то там ничто. Однако это ничто, судя по всему, пьет ее кровь: на предплечьях выступили синие жилы, кожа побелела, и снизу вверх волной подымается слабость. Это не плата за перелет через пропасть между мирами, понимает царевна и сама удивляется своему спокойствию. Это плата за прикосновение к тьме.

Она засыпает и видит во сне ветви пышно цветущей яблони, такой огромной, что ее крона могла бы удержать весь мир.

А потом в лицо ей дует легкий ветерок, принося знакомый запах сосен. Дафина открывает глаза, заранее зная, что увидит: место, знакомое по описаниям наны, — даром что сама царевна там ни разу не была. Большое озеро, похожее на черное зеркало, которое зына уронила в предгорьях; лесистые берега и на дальнем плане — суровые пики Железных гор. Выбери она длинный, но безопасный путь, была бы сейчас на каком-нибудь перевале.

За горами тает закат того же дня, зарю которого она встретила в Сандаве.

В густых сумерках на другом берегу смутно белеет изваяние.

Дафина, не думая, идет к воде — обескровленные, бессильные руки болтаются, как две веревки, — и та сразу же вздымается стеной. Как будто царевна могла бы пройти по поверхности озера, как по суше, как будто нужна еще одна преграда, чтобы не пустить ее к цели… Она все равно подходит к этой водяной стене вплотную, видит расплывчатое отражение — стройный темноволосый парень в кафтане, с дракуленком на плече, с бледным призраком за спиной — и утыкается в него лбом. Прохладная поверхность кажется стеклянной.

По щекам текут слезы.

— Ну что ты, не надо… — просит Алистар. Берет ее за руку, ахает и начинает растирать предплечье, чтобы кровь вновь потекла по жилам. — Уже ночь. Сейчас нет смысла пробираться туда через лес — сомневаюсь, что тебе охота встретиться с медведем. В этой глуши вряд ли стоит рассчитывать на чью-то помощь… Переночуем, а завтра снова в путь, и засветло будем у источника, вот увидишь! Ну что за это время изменится?

Она позволяет ему отвести себя подальше от воды, усадить на камень и едва замечает, как музыкант в одиночку берется за обустройство ночлега и приготовление ужина. Точнее, сперва он ловит ужин: прихватив котомку, уходит в лес, чтобы вернуться через некоторое время с торжествующей и слегка злорадной ухмылкой на лице. Щека испачкана в земле, в волосах застряла веточка; одной рукой он держит за уши кролика — это вполне может быть тот самый кролик, который чуть было его не погубил.

Дракуленок, все это время дремавший на коленях у Дафины, приподнимается и заинтересованно хмыкает. Потом сползает на землю и начинает резво таскать хворост.

И вот уже горит костер…

Дафина трет лицо руками — силы давно вернулись, но кончики пальцев все еще кажутся чужими, бесчувственными, — и думает о том, что она могла бы рассказать этому странному музыканту всю правду. Его как будто не тревожит молчаливость попутчика; он болтает о всякой ерунде, отвечая на хмыканье и ворчанье дракуленка, и возится с крольчатиной с видом заправской кухарки. Сколько лет он ужинает вот так, под открытым небом, в компании случайных людей? Сколько он видел и узнал? Его вряд ли можно чем-то удивить.

Да, она могла бы…

— Пустите погреться, — доносится с вершины ближайшей ели, старой и кривой. — Я так замерзла…

Царевна вздрагивает. Алистар и дракуленок замирают.

Все трое смотрят на ель.

— Пустите погреться, — повторяет кто-то. — Тут холодно и голодно…

Голос жалобный, надтреснутый, вроде старческий, но каким образом старая женщина оказалась даже не под деревом в глухом лесу, а на дереве? И к тому же это не просто старая женщина, а лгунья. Чутье Дафины, о котором сказали урситоаре, не дает сбоев.

Старуха — существо, которое обращается к ним с ели, — врет.

Царевна снова вспоминает Безымянного. Сейчас все в их руках: если ответить на зов, нечто спустится к костру и их жизни окажутся в опасности. Но если не ответить? Завтра она наберет воды из источника и отправится в обратный путь и, что бы ни случилось в Сандаве, до конца дней будет думать о тайне, оставшейся неразгаданной. Не то чтобы она мнила себя сильнее фэт-фрумоса, который расправился с многоголовым балауром. Не то чтобы ей хотелось рисковать своим и чужим будущим…

— Пустите меня к огню, — в третий раз просит существо.

Дракуленок смотрит на Дафину, Алистар — перед собой. Они уступают выбор ей.

— Спускайся, — говорит царевна. — Добро пожаловать.

Черная, стоя за спиной, кладет ладонь ей на макушку.

Громко шелестят ветки, осыпаются сучки и кусочки коры. Ель трясется, словно в судорогах, и длится это долго, потому что тварь большая — даже странно, как она поместилась на верхушке. Верхняя часть ее тела и впрямь принадлежит очень старой женщине — пегие космы, уродливое лицо с крупными чертами, с тяжелой челюстью и большой язвой, почти дырой, в правой щеке; костлявые руки и пустые груди, закинутые за спину. А вот ниже талии начинается мощный и очень длинный чешуйчатый хвост. Край каждой чешуйки слабо мерцает серебром. Хвост обворачивается вокруг костра и путников, и кажется, что он мог бы сделать это дважды или трижды.

— Вечер добрый… — Змеоайка передней частью тела приближается к костру и забирает кусок мяса, предназначавшийся Дафине. — Мм, вкусно. Куда путь держите?

— В Сандаву, — быстро говорит Алистар, как будто опасаясь, что Дафина выдаст змеоайке их истинную цель. — А оттуда — по главному тракту в Аквинк.

— Вот оно что… — Тварь выплевывает косточку и принюхивается, будто уловила запах еще более привлекательный, чем жареное на углях мясо. — А почему ты на меня не смотришь, мил-человек? Или мой облик тебе противен?

— Ну что ты, матушка, — отвечает Алистар любезным тоном. — Просто я…

«Слепой», — хотел бы он сказать, но тут змеоайка смотрит музыканту прямо в незрячие очи, и он замолкает. Лицо его делается мягким, глупым, словно он заснул, однако глаза остаются открытыми. Рот приоткрывается, и на нижней губе собирается слюна.

Змеоайка переводит взгляд на дракуленка, который шипит и прыгает Дафине за спину, где начинает тихо скулить.

— Штош-ш… — Тварь впервые шипит. — Отдай мне камень, который забрала у моего сына, и я отпущу тебя.