Михаил Задорнов - Рюрик. Полёт сокола
— А что сталось с твоей женой? — осторожно спросил ободрит.
— Мор был большой, много народу сгинуло, вот и моя Весняна с сыном и двумя дочерьми… — тихо молвил изведыватель. — Она у меня красавица была, из словен, потому словенской речью я не хуже вепсской оволодел, а уж как в изведыватели попал, так и другим пришлось выучиться. — Айер ещё раз пристально глянул на помощника. — Да тебя, гляжу, брат, тоже крепко зацепило. Что ж, рад за тебя, настоящая-то любовь нам от богов даётся, береги её. То не беда, что она в служанках у градоначальницы, коли боги дают нам чувства светлые, то волей их могут свершаться чудеса, о коих мы и помыслить не можем.
Взволнованный Сила доставил на другой день меха в дом градоначальника. Потом пару раз приходила с разными поручениями и её прислужница по имени Серпике, тонкая, грациозная, с тёмными глубокими очами. Передавая дары разные от своей хозяйки, она вскидывала на Силу свой зачарованный взгляд, от которого богатырь вконец смущался, терялся и не знал, что молвить и куда девать свои могучие руки.
ИтильШумный и жаркий Итиль, особенно его восточная часть — Жёлтый город, где находились всевозможные торжища и мастерские, встретил разноязыкой круговертью, в которую, будто в водоворот, втянуло приехавших новгородских купцов. Множество торгового люду приезжает сюда из разных концов, более всего византийцев, арабов, славян, хорезмийцев. Потому и стояло посреди Сарашена три храма: христианский, для торговцев из Византии и дугих европейских стран; мечеть для арабов, хорезмийцев да тех купцов, кои хаживали торговать в Халифат; и, само собой, синагога иудейская, наиболее роскошная из трёх храмов Итиля, потому как иудеи и их хазарские единоверцы были самыми богатыми купцами и высшими чинами государства, начиная с божественного кагана и властителя Хазарии каган-бека. Им принадлежала самая доходная торговля рабами и шёлком, мехами, оружием и всяческими драгоценностями, а также сбор налогов со всех проходящих купеческих караванов.
Только не было здесь ни храма, ни капища для язычников. Потому купец Зуй заблаговременно сходил к славянским идолам ещё в Булгаре, где стояло такое капище, и старательно перечёл богу Велесу — владыке достатка и богатства — все свои товары и попросил покровительства в удачной торговле, чтобы купцы не перечили той цене, которую он скажет.
Едва встретившись с родичами в Итиле и передав им подарки, купец Зуй с помощниками поспешил разложить в лавке на торжище свой товар. А товар у него был добрый, и разноплеменный люд столпился вокруг, прицениваясь. Ещё бы, тут были отборные северные меха и изделия новгородских и ободритских кузнецов. Особый восторг у спокойных и величавых арабов вызывали болотные мечи и ножи с дивным серо-чёрным узором, напоминающим лепестки цветка, который не могли сотворить даже их прославленные на весь мир мастера, никто, кроме кузнецов из Вагрии, которых привёз с собой на Новгородчину князь Рарог. Купцы брали в руки дорогие клинки, любуясь, как на их до зеркальности сглаженной поверхности играют лучи яркого итильского солнца.
— Кара лыг, кара лыг! — одобрительно повторяли они на тюркском языке, что на словенском означало «чёрный цветок», и восторженно цокали языками в знак восхищения.
— Харалуж, харалуж, а как ты думал, он самый, — довольно кивал Зуй и крепко держал высокую цену.
Вечером, чтоб смыть с себя пот и пыль торжища, отправились Скоморох и Молчун на песчаный берег реки.
— Сдаётся мне, тот худощавый в рыжей шапке купец, что на словенском немного речёт и сегодня приценивался к нашему товару да языком цокал, наш с тобой собрат из хазарской тайной стражи, — молвил шустрый изведыватель, разоблачаясь у воды и незаметно оглядываясь по сторонам. Его спутник только согласно кивнул, развязывая на ощупь под рубахой пояс с четырьмя ножами.
— Если на днях появится, я с ним поскоморошничаю, покажусь ему эдаким жадным до пенязей да гульбищ охоронцем, у коего только и есть в голове, что заработать да прогулять, а о другом и головушка не болит.
— Зачем, опасно это…
— Если он поверит, что я такой и есть, то станет выспрашивать напрямую, а там, глядишь, и своим соглядатаем сделать захочет, тогда и сам чего-то скажет.
— Гляди, в западню угодить можем!
— Можем, как в трясину в чужом болоте, — согласился Скоморох, с разбегу влетая в речную волну. — Только служба наша такая, чтоб по краю трясины хаживать, — продолжил он, когда снова оказался на берегу.
— Что ж, попробуй, брат, — нехотя согласился Молчун, — я, сам ведаешь, не смогу так.
— Я вчера на невольничьем торжище одного мальца приметил, сам чернявый, а очи голубые, мать его из славян, а отец булгарин, малец одинаково добре речёт булгарской и словенской. Последние пол-лета у хазарского вельможи в услужении был, да сбежать пытался, вот хозяин его и решил продать, кому нужен строптивый раб. Я б его купил.
— Нам-то он на что, своих забот полно явло.
— При случае неприметный малец, да ещё темноволосый, пройти сможет там, где нам с тобой ни за что не проскользнуть.
— А как он и от нас сбежит?
— Я сам сиротой рос, ведаю, чем мальца можно привязать покрепче цепи железной. А и сбежит, так невелика беда. Вернётся в свой Булгар-град.
— Я-то с детишками не умею толком ладить, а к тебе они повсюду льнут, что к мамкиной плахте. Но мы не можем тратить деньги, данные воеводой, на первое, что нам заблагорассудится. Рабы-то дорого стоят, — заосторожничал Молчун.
— За мальца просят всего сто дирхемов, это втрое дешевле, чем прочие!
— Это почти все деньги, что у нас есть, — тихо, но веско промолвил Молчун.
Скоморох обиженно засопел и отвернулся.
— Что «Лисья шапка»? — как всегда кратко спросил Молчун на следующий день.
— Похоже, ему по нраву такой жадный до пенязей и весёлой гульбы охоронец, как я, вот! — Скоморох подкинул в длани несколько медных монет. — Кой-какую плату уже получил, сегодня в греческую харчевню пойду. Важных людей там, конечно, не бывает, но хвастливые слуги, охоронцы и прочий люд порою занятные вещи выбалтывают, особливо под вино греческое. Есть там слуга одного стратигоса византийского, весьма своим хозяином гордится.
— Это из тех, что хазар воинскому строю обучают? Коли так, пошли сегодня вместе, — сказал Молчун.
Дородный чернявый грек, хозяин харчевни, с улыбкой кивнул своему постоянному гостю, который неплохо рёк на греческом.
— Где ты греческому языку поднаторел? — спросил сотоварищ. — У нас его редко услышишь.
— Сам знаешь, брат, на язык я особо боек. И как-то захотелось мне греческому научиться. Месяц-другой походил в помощниках у купца византийского, что желал в Ладоге обосноваться — и всё. Теперь я любой незнакомый язык за седмицу понимать начинаю, на второй разумею почти всё, а через месяц уже и говорить могу, не велика трудность.
