Ангелотворец - Харкуэй Ник

Фрэнки пробормотала что-то себе под нос, Эди толком не разобрала… что-то вроде: «Только бы они спаслись». Значит, были и другие беззащитные ведьмы.

Фрэнки, всюду сопровождаемая Эди, продолжала опрашивать местных. От тех, кто все же согласился с ней поговорить, она узнала, что мать и дяди почти сразу загремели в трудовой лагерь Виши и там погибли. Две другие родственницы – Эди так и не поняла, кто именно, – вероятно, бежали через горы на побережье, но караван судов, на который они попали, был обстрелян немецкими подводными лодками и затонул.

На следующий день Фрэнки и Эди отправились в Германию. Страна не походила на поверженного рыцаря или на труп чудовищного волка, отнюдь. Эди представляла себе выжженые руины и угнетенный, благодарный народ, однако все оказалось не так.

Страна скорее напоминала жертву хирурга-мясника или калькуттских уличных боев без правил.

Леди Германия исполосовала себе лицо. В каком-то странном безумном угаре она отрезала свой гордый семитский нос и выковыряла карие цыганские глаза. А потом над ней потрудились жестокие, ничуть не более умелые спасители: они били ее, жгли, кромсали и в конце концов, не сумев поделить останки, разрубили тело на соломонов лад (в чем тоже была горькая ирония, на которую никто не обратил внимания), после чего каждая сторона надругалась над своей частью трупа, как хотела. Трагедия в подлинно европейском духе. Фоссойер в переводе с французского означает «могильщик».

Под дождем, среди грязи и покореженного металла, Фрэнки Фоссойер рыдала. Вода хлестала из ее глаз, как из разрушенных плотин Мене и Эдера. С мокрыми щеками и разинутым ртом она глядела вокруг себя так, будто сама Германия распласталась перед ней на операционном столе. Над страной поглумились враги, но она и сама поглумилась над собой.

– Новые жертвы лжи… Миллионы жертв.

Опершись на Эди Банистер, Фрэнки извергала из себя ужасы и глотала воздух пополам с грязью.

Дома, в марилебонской квартире Эди, Фрэнки орала и выла, глядя в пустоту. Германия была ее врагом, но и Франция предала ее. У нее нет родины. Она больше никогда не пойдет в Лувр. Никогда не покажет Эди кувшинки Моне в музее Оранжери. Моне был сволочью, его стиль – верное свидетельство не гениальности, а близорукости. Франция не породила ни одного гения. Ни единого. Фрэнки не в счет. Она не француженка. Она Гакоте, только и всего. Она должна работать.

И она будет работать. Постигатель, да. Люди должны прозреть. Увидеть истину. Мир станет лучше, честнее, человечество от этого только выиграет. Больше никакой лжи, никогда.

Эди уложила ее в постель и продержала там почти неделю, к концу которой слезы почти утихли. В магазине художественных принадлежностей купила пастель и бумагу, и Фрэнки стала рисовать незнакомые Эди лица – снова и снова. Иногда она переставала рисовать и писала на стенах числа и неизвестные символы – для понятий, обозначаемых этими символами, в устном языке не было слов. В тепле и тусклом свете трубки электрического обогревателя Фрэнки Фоссойер рисовала лица ушедших любимых и окружала их дикими, опасными, никому на Земле не понятными расчетами и математическими выкладками. Тогда она впервые заговорила о своей книге – в минуты кошмарной летаргии, одолевавшей ее между приступами одержимости.

Я все запишу, как Мария Кюри! Не просто числа. Я расскажу людям правду, Эди. Все может быть иначе. Может! Людям необязательно быть ничтожными, глупыми и слабыми. Я создам такую книгу, какой еще не видел свет. Книгу чудес… Книгу Гакоте. Ты прочтешь ее и все поймешь, все увидишь… и не поверишь, что я сумела совершить!

Почерк у Фрэнки был чудовищный: первую букву каждого слова еще можно было разобрать, а дальше просто тянулась извилистая линия. Эди приносила ей чай, обнимала ее – и Фрэнки не сопротивлялась. Месяц спустя они стали жить вместе, груды книг и устройств Фрэнки перекочевали в квартирку Эди, полностью поглотив ее немногочисленные вещи. Вечерами они грелись под одним одеялом: Эди решала кроссворды, а Фрэнки писала.

Так продолжалось, пока не наступил 1948 год.

Сим Сим Цянь не был убит в Аддэ-Сиккиме.

От Эди это не ускользнуло. Краем глаза она видела, как он бежал, бросив своих людей догорать на поле боя. Видела, что по пути он не преминул расправиться с епископом: вспорол ему живот, чтобы тот умирал долго и в муках. Знала она и то, что последовавший за пожаром взрыв не унес жизнь Хана: Абель Джасмин показал ей донесения, чтобы в случае новой встречи с ним она ненароком не выдала себя. Эди предположила, что теперь Сим Сим Цянь будет перестраивать цитадель, зализывать раны и искать нового гения.

Ничего подобного он делать не стал. До того, как стать правителем Аддэ-Сиккима, он много лет был Опиумным Ханом – одним из влиятельнейших наркобаронов Европы и Азии. Узурпированная им нация была для него не более чем парком развлечений, персональным «Брайтон-пирсом». Своих родных он убил отнюдь не потому, что те мешали ему претворять в жизнь смелые планы, а просто из прихоти. Необходимости править страной он не испытывал. Его власть была заключена в нем самом, в людях, которые ему служили, и, прежде всего, в крайности его взглядов. В конце концов, принц ужасов остается принцем, даже если его владения лежат в руинах.

При этом, судя по всему, его ненависть к Джеймсу Банистеру затмевала лишь обида на Шалую Кэтти. Чтобы причинить ей боль, говорилось в донесении, он разработал систему слоновьих пыток; рев и крики истязаемых зверей неслись над холмами, где стояли его крепости, а рынки Азии заполонила окровавленная слоновая кость и изувеченные головы его жертв. Кроме того, Сим Сим Цянь всем дал понять: Фрэнки Фоссойер – его собственность. Человек, который вернет ему гения, получит несметные богатства, наложниц и все, что душа пожелает (при условии, что Фрэнки будет compos mentis [42] и сохранит трудоспособность).

Абель Джасмин предоставил Фрэнки личную охрану, а Эди заставила ее отрабатывать приемы по избежанию захвата в плен и бегству из плена. Она научила ее премудростям немедленного побега: как бросить все и покинуть страну, не заходя в банк и не собирая сумку со сменной одеждой; как раздобыть подложные документы; как затеряться в городе и в сельской местности. Фрэнки считала, что это все чушь. Она почти не слушала Эди, но в конце концов начала вносить полезные уточнения и коррективы в ее план. Эди гадала, когда же Фрэнки окончательно превзойдет в искусстве исчезновения своего учителя.

Впрочем, если Фрэнки и постигала околошпионскую науку, то уделяла этому лишь необходимый минимум внимания. Казалось, она отправляла на уроки Фрэнки-стенографистку, пока настоящая Фрэнки занималась делом. Постигатель почти без остатка занял ее сердце и мысли, а грифельную доску в ее кабинете заняли связанные с ним расчеты и формулы. Ни на что другое она более не отвлекалась. Брата Денниса, однажды приехавшего навестить Фрэнки из рескианской обители, сразу насторожила ее увлеченность.

– Все хорошо, – попыталась осадить его Эди.

– Ну, мне-то можете не рассказывать, – заявил Деннис, – а вот себя тешить такими мыслями не советую. Она изменилась, черт побери! Этот… взгляд.

– Какой взгляд?

– Окрыленный, – ответил Деннис. – Одержимый. Не знаю. Это уже не она.

– Может, наоборот? Может, она такая, когда что-то волнует ее по-настоящему?

Деннису хватило человеческого – не монашеского – здравомыслия не упорствовать и оставить их в покое.

На следующий день Фрэнки вышла из дома, и возле лавки под названием «Кадваладр», торговавшей мылом, ее подстерегли три головореза на черном седане. К счастью, Соловью и еще парочке ребят, формально состоявших теперь на гражданской службе, удалось скрутить похитителей и отвезти в Паддингтон-Грин на очень суровый разговор о британских законах. Неделю спустя Сим Сим Цянь попытался развязать войну, потопив британский военный корабль в Северном море и еще один – русский – в порту Хельсинки. Пока все внимание Уайтхолла было приковано к этой маленькой катастрофе, еще двое громил попытались выкрасть Фрэнки с симпозиума в Кембридже, где та встречалась с Эрдешем и фон Нейманом.