Ангелотворец - Харкуэй Ник
Она расчесывает волосы, подравнивает их и надевает новую личину: строгий серый костюм и туфли на плоском ходу – учительница воскресной школы с безразмерной сумкой на плече, в которой поместится и Бастион, и еще некоторые изготовленные ею предметы.
Появление мистера Биглендри в «Роллхерст-корте», несомненно, означает только одно: Билли Френда допросили и, возможно, выпытали у него имя Джошуа Джозефа Спорка. Однако подсылать к ней наемных убийц… Эди не ожидала, что до этого дойдет. Ордер на арест – безусловно, но киллеры?! Это уже перебор. Ладно бы Сим Сим Цянь был жив… Это исключено: возраст и травмы давно должны были взять свое. В этом году Сим Сим Цяню стукнуло бы сто двадцать пять лет. Нет. Сим мертв – и слава богу. Выходит, либо его место занял другой, либо ее попытались стереть с лица земли спецслужбы родной страны.
Разумеется, она видела новости и знает, что военные корабли, города, биржи и жилые дома по всему миру осаждают золотые пчелы, а правительства всех стран кричат «Караул!». Однако она не ожидала, что ее попытаются устранить так грубо. Может, она просто приукрашивает действительность и собственное прошлое. Может, Авель Джасмин в самом деле заказал отставную спецагентшу, в одиночку устроившую революцию и запустившую машину Судного дня.
Эди вглядывается в туннель прошедших лет и с трудом подавляет желание прокричать самой себе в молодости: действуй по велению сердца, создавай мир, в который веришь. Власти могут обещать что угодно, но ничего не изменят. И в первую очередь, верь Фрэнки.
Наконец, она будит и бережно укладывает в сумку пса, не обращая внимания на его возмущенное клокотание. Бастион ненавидит передвигаться по городу в сумке. Эди просовывает руку между кожаных лямок и гладит его. Если подумать, возможно, дело не в сумке как таковой, а в трех или четырех пластиковых контейнерах фирмы «Таппервер», на которые она его усадила и от которых несет странными химикатами и клейкой лентой. Контейнеры фирмы «Таппервер» Бастион ненавидит значительно сильнее, чем сумки. Из-за них он не может добраться до того, что принадлежит ему по праву, – например, до печенки. Бастионов список ненавистного длинен и затейлив. Помимо прочего, в него входят кошки, воры-домушники, резиновые сапоги, яркие зонтики, коровы и нелицензированные такси. Однако коварные контейнеры, мешающие ему добраться до печенки, занимают в этом списке верхние позиции.
Эди садится в автобус до Кэмден-тауна и едет далеко на запад, потом ждет, когда католическая школа на Голдмартин-стрит изрыгнет из себя учениц и учителей, одетых в такие же серые костюмы, как у нее, чтобы слиться с толпой суровых женщин, решительно шагающих по тротуару. Если за Эди следят, то она только что очень сильно усложнила кому-то задачу.
Спустившись в метро, она едет в обратном направлении – к монастырю Гарриет Спорк. Рано или поздно Джо вынужден будет отправиться туда, и к такому же выводу, несомненно, придут остальные.
Любовь заставляет людей идти на поистине безрассудные поступки.
Война подошла к концу и, как и в прошлый раз, все слишком устали, чтобы радоваться по-настоящему. Люди улыбались друг дружке не как герои-победители, а как одуревшие от травм боксеры с опухшими глазами и разбитыми в кровь губами, не понимающие, с какой стати все так хлопают и кричат. Тупое молчание охватило Европу от Сноудона до Арарата. Эди Банистер (опять в образе капитана Джеймса) отрядили сопровождать Фрэнки из Лондона в Кале, а оттуда – в деревню к родителям.
– Это вам мы обязаны победой? – спросила ее Эди в мрачном спальном вагоне поезда, везшего их на юг Франции.
– Нет, – серьезно ответила Фрэнки. – Я бы сказала, что мой вклад в исход войны составил не более чем несколько процентных пунктов. Вояки не способны четко формулировать вопросы. И если они видят только один способ решения проблемы, для них это означает, что других способов не существует. Я шесть недель кряду корпела над эхолокатором, чтобы доказать полную несостоятельность их взглядов на применение новой техно… – Она порывисто всплеснула руками и уставилась в окно, затем снова посмотрела на Эди и улыбнулась. – Простите. Я на взводе. И, честно говоря… эта поездка тоже не сулит мне ничего хорошего. Одни душевные муки. Но… я рада вас видеть, капитан Банистер. – Она схватила Эди за руку, обольстительно улыбнулась и подсела чуть ближе. – Очень-очень рада!
– Фрэнки, – после долгой паузы выдавила Эди. – Меня зовут Эдит, и я женского пола.
Фрэнки Фоссойер озадаченно кивнула.
– Да. Знаю. Поняла по соотношению ширины бедер и высоты головы. Кроме того, тембр голоса, несмотря на низкое звучание, указывает на отсутствие… – Она пошевелила пальцами в воздухе и, подавшись вперед, дотронулась кончиком пальца до шеи Эди.
– …адамова яблока, – закончила за нее та.
– Именно! И кожа, глаза, запах тела, руки… Заметьте, я оцениваю не количественные показатели, а качественные…
Остаток пути им ехалось легко, зато по прибытии на место Фрэнки ждал удар. Дом ее родителей сгорел дотла. На старом очаге валялись щипцы и медная кастрюлька, рядом на полу – единственный обугленный ботинок. Фрэнки хотела расспросить местных, что случилось с ее семьей, но, узнав, кто она такая, люди отказывались с ней говорить. Молодые стыдливо опускали глаза, пожилые отворачивались и что-то злобно бормотали. Один солдат предположил, что ее родственников записали в предателей Виши.
– Здесь такое бывало, – добавил он, окидывая взглядом деревню. – Доносили на всех, кто не нравился. На слишком богатых, слишком красивых. По всей оккупированной Европе такое случалось. А уж здесь и подавно. – Он швырнул камешек в человека, катившего по дороге тачку. – Весь мир охвачен войной, славные французские ребята бьются за свободу, французские солдаты в Англии готовятся дать отпор фашистам, а эти гады сводят личные счеты… Чтоб им пусто было! Хотя… людям, наверное, надо было как-то жить.
Солдат показал им ворох вещей с городской помойки, и Фрэнки со стоном вцепилась в безобразные бусы, принадлежавшие когда-то ее матери.
Эди пошла с ней прочь из города, по узкой тропе, упиравшейся в большой пень на берегу грязного озерца.
– Как же они нас ненавидят… – проронила Фрэнки, судорожно глотая воздух. – Наше племя. Потому что мы – ведьмы. Гакоте. Дети Моря. Перепончатые. Все потому, что мы видим, как устроен мир, говорила моя мама.
– Не понимаю, – прошептала Эди; к тому времени она уже поняла: когда Фрэнки нужно поговорить о превратностях жизни, следует задавать вопросы, иначе она решит, что ты ее не слушаешь.
Фрэнки проглотила ком в горле.
– Числа, – помолчав, произнесла она, – мы знали к ним подход. Мы рождались с этим даром, как люди рождаются зрячими. Понимаешь? Значит, мы ведьмы.
– Потому что умеете считать?
– Non, не совсем. Тут нечто большее, чем умение считать. И одновременно меньшее… Дело в… Alors [41]. Допустим, я необразованная крестьянка – собственно, я крестьянка и есть, но представим, что на дворе времена Людовика XIV. Я вижу мельничное колесо. Вижу, как оно вращается, под каким углом, и понимаю, что через тридцать-сорок оборотов оно износится и развалится на части. Откуда я это знаю – загадка. Как мне объяснить периодичность, если я даже писать не умею? Если даже не знаю слово «вращение»?.. Я все равно бегу к мельнику и пытаюсь его предупредить, прошу остановить колесо. Но мельник – человек зажиточный и состояние сколотил не на том, что слушал глупых девчонок. Он ничего не предпринимает. Колесо разваливается, гибнут люди. И вот я уже провидица! Ведьма! Я во всем виновата! Понимаешь?
– Гакоте.
– Колдунья. Да. И люди начинают выдумывать про меня истории. Приукрашивают, врут. А потом сжигают дом моей матери, и всех… всех, кого я любила, уже нет. Потому что людям не хватает ума принять простейшую истину, они предпочитают верить в самое возмутительное вранье.
