Ольга Михайлова - Замок искушений
Но эти мысли могли разве что отвлечь Клермона от ещё более горестных помышлений. Этьенн был обессилен и почти парализован, и транспортировку трупа Сюзанн пришлось взять на себя Арману и Дювернуа. Мажордом и егерь помогали. Огюстена трясло, как в лихорадке, он едва мог удержать конец покрывала, в которое завернули обугленный труп. Этьенну не померещилось — обугленные руки, и вправду, отделились от тела. Клермон неожиданно заметил, что мсье Гастон и мсье Камиль держат покрывало едва сжимая руки, между тем им с Дювернуа приходилось напрягаться едва ли не из последних сил, тело было до странности тяжелым.
Теперь была занята и одна из ниш второго ряда, и пустыми оставались всего две. Дювернуа тихо скулил, а Арман морщился от жуткого запаха тления, воцарившегося в склепе. Тела разлагались и смердели непереносимо, и все торопились.
У выхода, едва отдышавшись, Клермон заметил на берегу реки герцога Робера Персиваля, который взглядом элегичным и мягким озирал водную гладь, слушая мелодию плещущейся воды, и улыбался. Арман подошёл к герцогу и вздрогнул. Солнечные утренние лучи золотили терракотовые стены замка и отбрасывали длинную тень Клермона на стену. Но тени стоящего рядом герцога на стене не было. Арман тихо поднял глаза на его светлость, и снова вздрогнул от его пронзительного, умного и насмешливого взгляда. Мсье Гастон и мсье Камиль приблизились к господину и, несколько шутовски поклонившись ему, замерли по обе стороны от него.
Теней на стене не прибавилось.
Казалось, лицо его светлости герцога де Шатонуара на глазах Клермона помолодело на три десятилетия. Резко изменилась и внешность его слуг. Пред Арманом стоял теперь высокий, необыкновенно красивый человек, но это была красота распада, казалось, прекрасное существо больно смертельной, ужасающей болезнью, тем более страшной, что она уничтожала такую неизъяснимую, утонченную и трепетную красоту. Мсье Гастон, стоявший одесную, тоже, пожалуй, мог быть назван красивым, но лишь до тех пор, пока его чёрные ресницы закрывали глаза. Стоило им распахнуться и злобный взгляд пылающих, словно адская бездна, глаз, заставлял забыть не только о приятных чертах, но и парализовывал всякую мысль. Описать третьего, мсье Камиля, стоявшего теперь ошую от герцога, у Армана просто не получилось бы, внешность его менялась поминутно, черты искажались и перекашивались, словно отражаясь на зыбкой водной глади. Он был в черной хламиде, строен и очень худ, длиннонос и темноволос, и вдобавок кривлялся, как заправский шут.
— Я вижу, мой дорогой Арман, вы не слишком-то шокированы? — с улыбкой обратился герцог к Клермону.
В этом существе и взаправду сочеталось несочетаемое, глаза выдавали страшную, томящую и завораживающую вековую мудрость, порой в чертах и жестах проступало неуёмное фиглярство, но стоило улыбке уйти с лица, и на собеседника смотрело жуткое в своей безжалостности лицо палача. Все странные, недоговоренные, недодуманные и просто неосмысляемые неясности воистину прояснились для Клермона, как озарение. Удивительным он счёл только отсутствие в своей душе потрясения, а ведь, казалось, мозг едва ли мог вместить воплощение — земное, осязаемое и чувственное — того, кто стоял перед ним. Но понимание было отчетливым, разумным, и — очень спокойным. Да, он не был шокирован. Не был испуган. Не был даже взволнован.
Не был, хотя и понимал, что никогда не увидел бы подлинного облика этого существа, если бы на этом всё не кончалось.
— Откровенно сказать, юноша, я бы мог ещё немного позабавляться с вами со всеми, но…
Герцог резким и царственным жестом вытянул руку вперед. Рассвет кончился. Свет померк. Клермон снова оказался в душном склепе. Над гробовыми нишами возвышался трон, стен не было, пространство вокруг казалось бесконечным.
Где-то на высоте звенел, разрезая темноту, яростный писк и шум крыльев больших черных нетопырей, носившихся под сводами потолка. Крылья летучих мышей двигались в такт, взмахи их чередовались с какими-то наглыми и малопристойными движениями… Всюду слышались нарастающие шипящие звуки, в воздухе заклубился хоровод полупрозрачных ужасающих сущностей с нелепейшими конечностями, странными кривыми рожками, выглядящими иногда игриво, а иногда — пугающе, хвостатых и голозадых, распевающих к тому же какую-то непристойную песню, в рефрене которой различался вполне понятный и издевательский вопрос: «Perché diàvolo fare qui?»
Арман обернулся и увидел за своей спиной Элоди, Этьенна и Огюстена. Все они испуганно озирались, не понимая, как оказались здесь. Дювернуа тихо скулил от страха, Элоди, увидя Армана, схватила его за правую руку, на левое его плечо неожиданно оперся Виларсо де Торан. Граф едва мог стоять, слегка пошатывался, но было заметно, что его куда более Армана шокировало преображение герцога. Этьенн смотрел на него остановившимся непонимающим взглядом и потрясённо молчал.
— Должен сказать вам, мои дорогие гости, что вы мне порядком надоели. Возможно, звучит это не очень-то вежливо, но — искренность прежде всего. Все вы провели здесь вполне достаточно времени для того, чтобы осточертеть мне. И потому вы должны простить меня, но я хотел бы выпроводить вас отсюда. Правда, уйдут только двое, ибо все ниши, что вы видите, должны быть заполнены. Двое из вас и послужат этой цели.
— Палач Бога… — тихо прошептал Арман.
Герцог неожиданно улыбнулся.
— Я вижу, вы не забыли наши разговоры, юноша. Да, Замок Искушений не выпускает своих жертв. Что делать — «надлежит быть соблазнам…»
Этьенн, до этого в немом недоумении озиравший своды, расширившиеся до бесконечности, омерзительных призраков и нетопырей, носящихся в воздухе, и остановившимися глазами рассматривая хозяина замка, чей вид столь изменился, несколько минут просто не мог произнести ни слова. Истина Зла, носителем которой был и он сам, вмещалась в него куда трудней, чем в Армана. Это… это…Дьявол? Их хозяин… герцог… как же это? Замок искушений? Так, стало быть… это просто… искусы… И он, до этого слушавший герцога в молчании, вдруг спросил:
— Так… стало быть… Это вы… соблазнили… искусили меня — этой любовью?
Тот с насмешкой смерил его ироничным взглядом.
— Я? Что за бред? — лицо Сатаны фиглярски перекосилось, — вы поглядите-ка на него! Нечего напиваться, да шляться, где попало, племянничек! Приличный и воспитанный человек, видя купающихся женщин, должен опустить глаза в землю и отвернуться, а не пялить их куда не надо. Скромность спасительна! Я его искусил — подумать только! Дьявол — клеветник, конечно, так сказать, по должности, но, чёрт возьми, кто бы знал, сколько клеветы льётся на меня самого! Вы ещё скажите, что я искусил этого жалкого Дювернуа! Или идиота Файоля! Или внушил этой, как вы мило изволили выразиться, «юной шлюшке» мысль отдаться этому ничтожеству! Или сестрицу вашу, бестию, подначивал. Как будто она в этом нуждалась! Все они искусились собственной похотью, как и вы, впрочем. Я вас, дорогой племянничек, вообще не трогал. Попривыкли, чуть что — «чёрт попутал»… И мысли подобной не имел! Не помышлением, ни деянием, как говорится…
