Всеволод Глуховцев - Пурпурный занавес
– В чём дело, господа? – так же холодно спросил он. – На каком основании вы нарушаете закон?
– Волк тамбовский тебе господин, – грубо сказали сзади и ткнули в спину чем-то твёрдым.
Высокий прищурился. Во взгляде его Николай увидел то, как смотрят в самом деле на последнюю дрянь – глисту там или вошь.
– Врёте, малопочтенный, – внятно выговорил он.
Николай не обиделся.
– Не понял, – только и сказал.
– Поясняю, – с удовольствием молвил рослый. Сунулся в карман джинсовки – от этого движения Николай мельком увидал ремень чересплечной кобуры – вынул бумагу и, встряхнув, развернул её.
– Прошу, – издевательски-вежливо предложил он. – Ни одной буквы закона мы не нарушили. Это постановление об аресте, а вот… – он достал другую бумагу, – на обыск. Ознакомьтесь!
Пока Николай знакомился, длинный обернулся.
– Костя, – сказал напарнику, другому штатскому среди камуфляжных, в чёрных масках собровцев, – давай-ка понятых организуй.
– Да вон! – Костя хохотнул, – один уже есть, – ткнул пальцем в Васю.
– Ну, второго давай.
– Иду, иду.
Высокий шагнул в комнату, осмотрелся.
– Давайте-ка его сюда, – распорядился он. – Вот, в кресло.
Камуфляжники подтащили Николая к креслу, кинули туда – страшно неудобно; со скованными сзади руками он вынужден был нагнуться вперёд, чуть ли не мордой в колени.
Опер в штатском уселся напротив.
– Значит, как я понял, чистосердечно признаваться мы не желаем?
Николай ощущал во рту слабенький привкус крови. Он потрогал языком изнутри левую щёку. Наверное, не заметил, как прикусил.
– В чём, – переспросил он, – признаваться?
Маски гоготнули. Но высокий не улыбнулся, не озлился. Лицо его осталось совершенно бесстрастным.
– В убийствах, – сказал он. – По крайней мере, в одном. Но я думаю, что будет лучше признаться во всех.
Задержанный скривился в усмешке:
– Для кого лучше?
– Для всех. В том числе и для вас. Хотя… что уж там у вас может быть лучшего.32
За годы службы в угрозыске капитан Валентин Царёв научился владеть своими нервами. Он даже чувствовал в этом известное удовлетворение: обуздывать себя. Вот и сейчас он испытывал это – непростую победу над собой, и был доволен тем, как сумел справиться с этим.
Сидя напротив маньяка, он абсолютно отдавал себе отчёт в том, что с лёгким сердцем бы вынул пистолет и разрядил всю обойму в эту погань – прямо в башку, все восемь пуль, чтоб кровь, мозги и прочую срань разнесло по стенам. Но он и бровью не повёл.
Усмехнулся про себя: хорошо бы эту картинку – с мозгами – показать другим потенциальным маньякам, чтоб раз и навсегда отшибло желание маньячить… Усмехнулся ядовито, потому что представил выражение их рож, и вместе с тем горько, потому что знал: ЭТО желание не отшибить. Можно отсрочить – на год, на два, на пять лет. Можно напугать, и они какое-то время в самом деле будут бояться – но раз и навсегда… Нет. Царёв это слишком хорошо знал. Нет.
Он знал, какими хитрыми и изворотливыми, а иногда по-настоящему умными бывают эти твари! Вроде бы люди как люди, такие же граждане, как все, обычные сыновья, мужья, отцы, хорошие работники, примерные квартиросъёмщики, вежливые, образованные… короче, совершенно нормальные во всём, кроме одного – своей безумной страсти, с которой они не могут, а возможно, и не хотят бороться.
Наверно, это интересно для психологов. Царёв и сам себя ловил на том, что не без любопытства бы покопался в подсознании выродков – но не мог превозмочь отвращение. И, тем не менее, что-то волновало его в них; когда случалось сталкиваться с подобным, он разглядывал их лица, стараясь быть беспристрастным при этом. Эти лица были разными: молодыми и не очень, умными, красивыми и так себе… очень разными, словом. Одно в них было общее, и как раз оно-то неприятно цепляло капитана – они, лица эти, были совершенно, до неприличия нормальные, никакое из них не несло на себе какую-то там Каинову печать, ни на каком из этих лиц Царёв не видел зверского уродства черт, пустых, мёртвых глаз – как было на многих, очень многих мордах уголовников… И вот эта обычность, эта полнейшая неотделимость монстров от людей странно задевала душу – одновременно и отталкивающе, и притягательно.
И сейчас он смотрел на сидящее напротив него существо и не видел ни малейшего отличия его от человека. Ничего преступного! На миг Царёв даже похолодел: неужто промах, это не он?!.. но тут же оборвал себя: нет! Он. Всё говорит об этом.
Он стряхнул наваждение.
– Ну, где там ваши понятые?.. Костя!
– Да сейчас, – донеслось из коридора. – Идём!
И Костя шагнул в квартиру, а с ним перепуганная насмерть тётка в халате, шлёпанцах, бигудях – как уж этот Костя выдернул её из домашних дел, можно только догадываться.
– А второй где? – спросил Царёв.
– Здесь, – ответил Костя. – Эй, красавец! – крикнул в кухню. – Ты чего там торчишь? Двигай сюда!
Показался обалделый Вася.
– Это… – просипел он. – Слышь, мужики…
– После! – цыкнул капитан и возвысил тон: – Граждане понятые, сейчас в вашем присутствии будет произведён обыск…
Царёв говорил дежурные фразы, а сам всё думал, не ошиблись ли они. Он прокручивал в памяти все их действия, их оперативной бригады.
Нет, не должны ошибиться.
На том убийстве, в ближнем ельнике – собака чётко взяла след и привела к подъезду. Потом почему-то след терялся, но было делом техники вычислить, кто из жильцов подходит по антропометрии и физическим данным к нанесению ножевых ранений, одинаковых во всех одиннадцати случаях. Таковым оказался лишь один: недавно переехавший сюда Николай Григорьевич Гордеев, двадцати пяти лет, не судим, бывший военнослужащий десантно-штурмовой бригады.
Правда, по прочим девяти убийствам улики были косвенные, но Царёв уверился: это он. Стольких совпадений быть не может.
Как только личность подозреваемого была установлена, он был взят под плотный контроль. Оперативники вели Гордеева, следя за каждым его шагом.
Слежка длилась несколько дней. Вроде бы этот Гордеев ничего не делал. Ну, совсем ничего – не работал, не общался ни с кем. Ходил по улицам, по дворам, заглядывал в самые укромные уголки, словно чего-то искал. Останавливался, стоял. Присаживался на скамейки, курил.
В этом, конечно, никакого криминала не было, но Царёва-то не проведёшь. Он знал: маньяк готовится. Набирается сил, энергии. Через день-другой он должен выплеснуть своё зло в мир. Ждать дольше – это чья-то смерть.
А в последние сутки подозреваемый и вовсе взял манеру шататься по ночным улицам и возвращаться домой под утро… И Царёв решил: брать!
Но тут как снег на голову упало убийство девушки. Сперва так и обомлели: опять не он!.. Однако всё стало на места – выяснилось, что это какой-то сумасшедший подражатель. Царёв выругал ужасными словами газетчиков и телевизионщиков, будто нарочно для психов смакующих кровавые подробности… но это было, собственно, не его дело. Им надо было взять маньяка. И они взяли.
