Стивен Джонс - Мистика
— Белые дома есть и в Калифорнии.
— Честно говоря, это может означать все, что угодно. Нострадамус использовал выражение "Мэзои Бланш".
Я остановил машину. Мы находились возле киностудии "Уорнер бразерс". Дом родной для Лорре. И для Эррола Флинна. Предутренний свет уже превратил водонапорную башню в боевую машину марсиан.
Я рассмеялся.
Вот так это и бывает. Когда ты видишь, а больше — никто. Именно такие минуты и делают детектива.
— Это здесь, — сказал я.
— Откуда вы знаете?
— "Варьете". Отраслевое издание. Моя работа большей частью связана со студиями. Я в курсе дел в кинопроизводстве. В данный момент Питер Лорре снимается в фильме на "Уорнерз". С Хэмфри Богартом и Ингрид Бергман.
Женевьева была изрядно озадачена. Лицо ее снова сделалось лицом инженю.
Я не понимаю…
— Женевьева, фильм называется "Касабланка". Каса бланка. Мэзон бланш. Белый дом.
Она уставилась на студию, на павильоны звукозаписи.
— Не Белый дом в Вашингтоне и не город в Северной Африке. Здесь, "Касабланка", Голливуд.
Я въехал на территорию студии.
Там были лишь ночные сторожа да немногочисленные рано прибывшие или слишком задержавшиеся техники. Я спросил охранника в форме, не видел ли он Флинна. Тот не хотел отвечать.
— Я так понимаю, что у него запой, — сказал я.
Наконец охранник кивнул в сторону павильона.
— Должно быть, он сейчас отсыпается, — сказал охранник. — Он славный парень, и мы не против покрывать его. Все эти россказни, что вы о нем слышали, ничего не значат.
Я поблагодарил его.
Я не смог сдержать легкого ликования, сообщая Женевьеве, что был прав.
Мы поспешно прошли к павильону и обнаружили незапертую дверь.
Мы, как Алиса, оказались в Стране Чудес. Половина павильона была превращена в ночной клуб, с потолочными вентиляторами, видавшим виды фортепьяно, двадцатью пятью ярдами стойки, задней комнатой, набитой оборудованием для азартных игр и рядами бутылок с холодным чаем. Повсюду были раскиданы стаканы, и пистолеты, и шляпы, в точности на тех местах, где они должны быть к началу съемки. Черные камеры, будто огромные голенастые насекомые, замерли там, где клубные ковры сменял голый бетон. С потолочных балок свисали погашенные прожектора.
Посреди съемочной площадки развалились рядом с бутылкой два человека.
Флинн был настолько пьян и перепуган, что хлебал холодный чай, как лучший бурбон. Бэрримор был мертв, но он двигался. Рубин, сверкающий в груди мертвеца, освещал в остальном темный павильон.
Флинн поднял стакан, обращаясь к своему кумиру.
— Для чего все это, Джек? — спросил он. — Все эти неприятности, этот ночной кошмар, эти фантазии, этот ужас? Неужели все это ради развлечения, ради забавы? Ради того, чтобы тебя взял и выкинул прочь какой-нибудь пренебрежительно фыркающий сопляк, потерявший к тебе интерес?
Он стукнул стаканом об пол.
— Я не хочу так. Я хочу Гамлета, и Шерлока Холмса, и Дон Жуана, и Робин Гуда, и Кастера. Хочу, чтобы мы были героями, спасали то, что достойно спасения, почитали женскую добродетель и были воплощением мужества. Мы не должны быть просто жалкими проститутками, Джек.
Бэрримор кивал.
В нем не было жизни. Во всяком случае, его собственной. Это был оживший Камень Семи Звезд. Женевьева схватила мою руку и сжала ее, будто в тисках.
— За великих проклятых! — поднял тост Флинн, отбрасывая свой стакан прочь.
Чертовски похоже на сценарий.
Накрахмаленная сорочка Бэрримора была расстегнута, из-под нее выпячивалась грудь. Внутри его просвечивающего тела пылали раскаленные угли, озаряя черные полосы ребер.
— Если Флинн заберет камень, его ждет судьба Джона Бэрримора, — сказала Женевьева. — Личный триумф и деградация. Но только личный. Он будет защищен от мира. Точнее, мир будет защищен от него.
— Но это убьет его, — предположил я.
Женевьева кивнула.
— Все умирают, — сказала она.
— Кроме вас.
Тоненьким голоском перепуганной в стародавние времена маленькой девочки она повторила:
— Кроме меня.
Через стеклянную крышу павильона просеивался солнечный свет. Интересно, подумалось мне, не рассыплется ли Женевьева Дьедонне на рассвете, как набитый солью зомби у меня в офисе?
Раздался выстрел.
Женевьева ойкнула. Она смотрела на алое пятно на своей серебряной груди. Кровавое пятно расползалось, и ее глаза расширились от удивления.
— Кроме меня, — шепнула она, падая.
Я развернулся, выхватив пистолет.
На сцену вышел Беннет Маунтмейн.
Его лоб и верхнюю часть лица, словно чепец, покрывала вонючая кошачья шкура. В измазанном кровью мехе были проделаны дырки для глаз.
— Серебряная пуля, — пояснил он.
Женевьева застонала и зажала рану. Впервые она казалась беспомощной. Она пробормотала что-то по-французски.
Маунтмейн презрительно прошел мимо меня.
Флинн поднялся и преградил ему путь, заслоняя Бэрримора.
— Снова ты, — прорычал он, — Охотник за сокровищем. Прежде чем пересыпать дублоны капитана Блада в свои сундуки, тебе придется отведать моей холодной стали.
Маунтмейн устало поднял пистолет.
— Стреляй же, негодяй, — заявил Флинн.
Лицо его покраснело и осунулось, но выглядело куда героичнее, чем на экране. Казалось, он стал больше, будто вобрал в себя частицу рубинового сияния, и, открыв рот, Флинн рассмеялся в лицо Маунтмейну.
Черный Маг выстрелил, и пистолет взорвался в его руке.
Хохот Флинна нарастал, заполняя павильон, заставляя вращаться потолочные вентиляторы.
В нем звучали какие-то демонические ноты. Он стоял, расставив ноги, подбоченившись, сверкая глазами.
Бэрримор наклонился вперед, и большой камень выпал из его груди на бутафорский стол.
