Фигль-Мигль - Эта страна
Марья Петровна заставила Сашу выйти вместе с ней и, показав свой дом, повернула в противоположную сторону. («И почему меня это не удивляет».) Позвони хотя бы, сказал Саша. Я sms отправила, сказала Марья Петровна. Ничего, не маленькие.
– А мы куда?
– А мы через сад аккуратненько пройдём на Соборную.
– Напомни, зачем нам на Соборную?
– Поглядеть, как делают историю. Тебе что, неинтересно?
Они спускались с холма, внизу лежал растворившийся в черноте парк, по сторонам мерцали светлыми стенами и окнами небольшие особняки, двух– и трёхэтажные аккуратные дома – старые, приведённые в порядок, и новые, выстроенные как будто под попечением Михаила Филиппова, с фонтанами в собственных садиках за коваными решётками, с фасадами, обещающими ясную, классическую чистоту. (Вот прямо сейчас Саша смотрит на дом Климовой и не знает, что это дом Климовой, что Климова – это Климова, и никогда не узнает, проходит мимо.)
– Парк-то, наверное, закрыт?
– Я знаю, где пролезть. Давай быстрее.
Они почти бегут, потуже затянув шарфы, глубоко засунув руки в карманы. Больше не будет дымной мягкости в ночах, туманное сменится ледяным. До того, как выпадет снег, всё будет чёрным и ледяным, фонари не справляются с такой чернотой.
Посмотрев на то, что получилось у Писемского, вряд ли какой другой русский писатель захочет повести своих персонажей в Дрезденскую галерею, но усадить их у костра на Соборной площади, перед памятником Ленину… тоже, знаете ли… Саша Энгельгардт представил себя таким персонажем и решительно не поверил, хотя пожалуйста: вот костёр, вот Ленин, вот собор и чёрные правительственные окна. Это отсюда несколько часов назад он бежал с таким позором, задыхаясь, а сейчас движутся фигуры на фоне пламени, зловещие вспышки освещают то одно знакомое лицо, то другое, и клумбы вокруг Ильича, полумёртвая земля поздней осени, уже, конечно, захарканы и вытоптаны.
Саша покосился на Марью Петровну. (Но в сознании некоторых людей нет слова «извините». В сознании некоторых людей нет слов «я был неправ».)
«Шпиков поймали! – ликующе рассказывал карикатурный человечек (криво сидящие очки, нос пятачком, усики) всем желающим, в том числе, увы, Вацлаву. – Смотрю: в кустах шарятся, и рожи такие – ну натурально вражеские. Я им: стой! кто идёт! А девка эта бешеная – камнем в меня, потом ногой, палкой! Ребятки, молодцы, подоспели, повязали. Я вам, товарищи анархисты, уже неоднократно говорил, что в нашей борьбе главное – дисциплина и бдительность! А вы меня слушали и смеялись!»
К Вацлаву подошёл Брукс и стал что-то шептать ему на ухо.
– Я знаю, – сказал Вацлав нетерпеливо и не снижая голоса.
– Что вы собираетесь делать? – гневно спросила Марья Петровна. – Магазины зачем громят?
– Так заведено, – сказал Вацлав. – Разъярённая толпа всегда первым делом громит винные магазины и полицейские участки.
– Я не вижу нигде разъярённой толпы.
– Вы бы лучше задали себе вопрос, кого в настоящий момент вижу я.
– Мы не шпионы, – сказал Саша. – Вы прекрасно знаете, Вацлав, кто я такой.
– Неужели?
«Я мог бы тебе кое-что напомнить, – подумал Саша. – Вот прямо сейчас, при всех. Но ты отопрёшься, и тебе поверят. Даже если я разуюсь, достану этот проклятый список и начну им размахивать. И те, кого ты назвал, будут думать, что это провокация».
– А вы, мадмуазель? Пришли с дружком повидаться? Он занят.
– Мадмуазель я или нет, – сказала Марья Петровна с достоинством, – это мой город. Нечего здесь командовать. И моя личная жизнь вас тоже не касается.
(Вот прямо сейчас, на другом краю площади, фон Плау подзывает к себе Казарова. «Это Вацлав, – говорит фон Плау. Он смотрит на Казарова, но разговаривает сам с собой. – Вацлав, больше некому. Лихач слишком тупой, Посошков слишком трусливый. Больше никто не знал». – «Зачем было забирать эти деньги?» – «На всякий случай. Если сегодня не выгорит, наверняка будут обыски. В тридцать четвёртой их держали в коробке от телевизора». – «…Ты кому-нибудь из них уже сказал?» – «Я скажу всем сразу. Посмотрю, как отреагируют». – «Может, лучше пока не говорить?»)
– Конечно, касается, – говорит Вацлав. – К сожалению, касается. Я сам не рад. – Он кивает карикатурному человечку. – Я отойду. Пригляди за ними.
Саша смотрит на карикатурного человечка: гитлеровские усики, пустые глаза за стёклами очков. Смотрит на Брукса, который прячется за спинами, но далеко не уходит. Перехватив его взгляд, Брукс попытался улизнуть, поэтому Саша сказал очень громко:
– Интересно, а Брукс что здесь делает?
– На полслова, – говорит Вацлав Лихачу. Он достаёт телефон, не торопясь показывает красивому-бледному фотографии в телефоне. – Как вы можете это объяснить?
– Что здесь объяснять? Кто вам их прислал? Полковник этот прислал?
– Вы знаете этого полковника? И что он полковник, тоже знаете? Видите, как странно.
– Вижу, что это провокация.
– Но фотографии вряд ли сделал он сам, правда?
– Их мог сделать сообщник. Их могли из дальнего бункера сделать.
– Со спутника…
– Да, со спутника. Не надо цепляться!
– Зачем вы с ним встречались?
– Вацлав, я шёл на встречу с другим человеком. С нашим товарищем.
– И товарищ может подтвердить?
– Нет. Потому что он мне встречу не назначал.
– Вы шли встречаться с человеком, который встречи не назначал?
– Это было подстроено.
– Понимаю. Однако… Взгляните повнимательнее. Это выглядит очень дружеской подстроенной встречей, не так ли?
– Да, выглядит. Если хотеть, чтобы так выглядело.
– Понимаю. Вы считаете, что всё, что я говорю, – придирки. Я вам не нравлюсь. Мне, наверное, вы бы не позволили вот так себя приобнять.
– Не позволил бы, если бы успел.
– Ммм… Да. По всей видимости. Что это за место? Какой-то парк?
– Городской сад.
– Удивительное место, правда? Даже для подстроенной встречи… удивительное. Так… уединённо, вы не находите? Как у Василия Розанова…
– Не знаю я никакого Розанова. Что вы душу из меня тянете? Есть вопросы – собирайте следственную комиссию.
– Следственную комиссию? Следственную комиссию… Вы знакомы с историей партии? Это поколение наших отцов, а как будто про древний Рим читаешь. Вас это не удивляет? Меня всегда удивляло. Преданья старины глубокой… Вам сколько лет было в семнадцатом? Пятнадцать? Ну, мы почти ровесники… Только мне сейчас тридцать семь, а вам – двадцать восемь. Это тоже… удивительно, да? Не могу от этого слова отвязаться. Мой старший брат хорошо знал Савинкова… Нет, увы. Нет у нас времени для следственных комиссий.
– Тогда ничем не могу помочь.
