Светлана Чехонадская - Саваоф
— Да, — твердо сказала кухарка. — Речь шла о полумиллиарде.
Глаза Гергиева заблестели при этих словах.
— Эта сумма произносилась вслух? — спросил он.
— Да. Елена воскликнула: «Полмиллиарда?! Ты с ума сошел?!» А когда разговор закончился, она сказала: «Схему продумал! Вот сука!»
— Может быть: не полмиллиарда, а миллиард? — переспросил Гергиев.
Кухарка мстительно улыбнулась, глядя на Марианну, и ответила:
— Может быть.
— Он что-нибудь сообщил об этом разговоре? — повернулся пожилой к Гергиеву.
— Он действительно звонил, но утверждает, что искал Антона. Как и все остальные звонившие.
Пожилой вздохнул.
— Знаете, это ваши дела. Вам нужно найти пропавшие деньги... У нас все нормально. На днях мы привозили сюда подозреваемого, он сказал, что ничего не помнит, был под кайфом, но во всем заранее признался.
— Он признался? — спросила я. — Разве этого достаточно?
— А что нам делать? Человек вколол себе столько героина, что, наоборот, если бы он контролировал себя, это было бы странно... Его мать утверждает, что это она все сделала, просит его отпустить... Вы ведь понимаете, наверное, что исчезновение шкатулок с героином тоже не в его пользу...
— Странно, что их еще не обнаружили, — зло сказала я. — Что он их не обронил где-нибудь на шоссе... Или не поставил у себя дома на самом видном месте!
— Нет, у него дома таких вещей мы не находили, — поразмышляв пару секунд, сказал пожилой.
— Мне можно отлучиться? — спросила я.
— Да, только ненадолго. Вам надо будет подписать показания.
...В конце анфилады располагалась стеклянная стена с дверью в сад. Ее было видно и из одной половины дома — личной, где не стоят камеры, и из другой — для гостей, по которой Елена с толстухой, тем не менее, не пошли в тот день. Именно открывавшийся в конце анфилады сад и придавал всему дому вид какой-то средневековой галереи, находящейся не внутри помещения, а снаружи. Я открыла дверь. Сад оказался неожиданно душным, я даже задохнулась в первую секунду после кондиционированной прохлады дома. Какой-то жук стукнулся мне в грудь — ему повезло: если бы не я, он разбился бы о стекло. Елена часто ругалась, что жуки и комары пачкают прозрачную стену. В их кондоминиуме нельзя использовать химикаты против насекомых — эти богатые страдальцы замучились постоянно подселять птиц. Они не хотят признать свое поражение: природы в Москве нет и быть уже не может, — вот и хватаются за любой предлог. Идея фикс последних двух лет: птицам не хватает натурального корма. Поэтому комары здесь на вес золота... Надеюсь, я не поранила жука своей грудью? Надеюсь, она достаточно мягкая? Или, как говорит Марианна, дряблая...
В конце мощеной дорожки, за кустами барбариса расположился «позор». Так его называла Елена: «наш позор». Но не раздраженно (Елена никогда не разговаривала с Антоном раздраженно), а почти любовно. Разговор об этом «позоре» шел все годы, что они жили здесь, и в последнее время я была готова поспорить, что они уже никогда не снесут свой сарай.
Я полностью в этом убедилась после того, как к ним в кондоминиум переселился один известный политик. Он три месяца шумел чем-то и тарахтел (не сам, конечно, а рабочие и их машины — сам-то политик в это время шумел и тарахтел в Думе), а потом оказалось, что он перевез на свой участок... дворец! Настоящий старинный дворец! Небольшой, правда, и не такой уж старинный, но зато ободранный и деревянный! Округлив глаза, Елена рассказывала нам, что сбоку дворца находятся решетчатые беседки, покрашенные охрой.
Потом мы узнали, что дворец привезен из Кускова, что это исторический памятник, который «все равно бы развалился» — так заявил возмущенный политик журналистам. История эта погремела немного, но в итоге затихла. Даже факт исчезновения вместе с дворцом нескольких музейных гобеленов не слишком взволновал общественное мнение (Елена видела эти гобелены, они ее не впечатлили). Если бы политика спросили, он бы, наверное, сказал: «Все равно бы их съела моль» — но его никто уже не спрашивал.
Так вот, решетчатые беседки, привезенные вместе с дворцом, удивительно напоминали сарай, доставшийся Антону от прежних хозяев. Только у политика они были прозрачные, открытые, а сарай Татарских был забит изнутри фанерой. Но ведь фанеру можно отодрать, соединенные крест-накрест деревяшки покрасить желтой краской, и получится совершенно антикварная беседка. Видимо, к этому они и склонялись, но все не доходили руки; кроме того, куда-то надо было деть бумаги, забившие сарай с пола и до потолка.
Я потянула решетчатую дверцу. Она была не заперта и, весело скрипя, открылась мне навстречу.
Отношение к сокровищам старого сарая у меня было двойственное. Мне было немного жутко думать обо всех этих людях, живущих на старых карточках, в старых письмах и газетных статьях. Какими они были? Я сторонница того, что они были точно такими, как мы. Что ничего не меняется в людях, и текущий мимо мир не оставляет на них никаких следов — ни отметин времени, ни оспин пространства. Но с другой стороны, нельзя даже приблизительно представить себе, какие вещи для них были естественными, а какие необычными. Вот, например, мои записи. Если бы их читали люди из прошлого, они бы могли предъявить ко мне серьезные претензии: я не упоминаю многих технических открытий, сделанных в последнее время. Но они сами-то... Я ведь читаю старые журналы, и иногда думаю: а если бы я была человеком девятнадцатого века, то что открыли бы эти журналы будущего? Ни разу не упоминается слово «электричество» — только иногда можно встретить выражения «включил свет» или «выключил свет» — но как включил и как выключил, непонятно. Может, речь идет о зажигании и задувании свечей? Порой в журнале пишут: «Они полетели туда-то», но как полетели — можно понять не всегда. И так далее...
Иногда меня мучают подозрения: а вдруг старые журналы, которые я читаю (они называются «Наш современник», «Птюч» и «Космополитен»), тоже субъективны, и я имею неполную картину прошлого?
...Я чихнула. В сарае столько пыли! Она стоит золотым столбом, подсвечиваясь то зеленым, то голубым — фанера прибита не наглухо, в стенах много разноцветных дырок, сквозь которые просматриваются деревья, небо, цветы, а то и дождь, когда он есть, поэтому старые бумаги постепенно превращаются в прах. Однажды сюда можно будет прийти и сильно дунуть: так и решится проблема содержимого сарая.
Как-то Елена решила достать отсюда самые стильные, по ее выражению, фотографии и развесить их по стенам в доме: она видела такую выставку у соседа справа. Я помогала ей отбирать карточки и именно тогда обратила внимание на снимок с толстухой, который теперь сидит у меня в голове, как заноза. Это должна быть подписанная коробка... Да, вот она.
