Господин следователь - Шалашов Евгений Васильевич

Службу господин Литтенбрант тянул ни шатко ни валко: нареканий не имел, дел для окружного суда доставлял не больше одного-двух в год. Но никто нам нормы выработки не устанавливает, работа зависит от службы полиции, а если урядник в Нелазской волости не зафиксировал преступлений, какие претензии к судебному следователю?

– Работа у следователя кипит? – спросил Литтенбрант, усаживаясь на стул.

– Да вроде и не особо, – вяло откликнулся я. – У вас же в пределах участка народа побольше нашего проживает, так что и преступлений должно быть изрядно.

– Какие в деревне могут быть преступления? – хмыкнул Петр Генрихович. – Жена своего мужа ради любовника отравила или наследник папашу шнурком удушил? Народ наш простой, без затей. Дворяне в столице сидят, носа не показывают, деньги им управляющий по почте шлет. У крестьян же ради наследства убивать не принято. С любовью и любовниками тоже все просто. Никто никого не травит. Наши бабы ничего ядовитого, окромя мухоморов, не знают, но коли мухоморами мужа травить, его только понос проберет. Если мужик жену с хахалем застал, сначала хахаля отметелит, потом жену побьет. Бабу, скорее всего, не один раз побьет, его воля. Потом и жену простит, и ее полюбовника. С этим он как-нибудь водки выпьет, еще разок в морду даст, а может и нет. Так что – не бывает у нас преступлений, о которых в романах пишут. Все простенько и обыденно. Самое большое – лес рубят казенный, так с этим лесничие разбираются, сами в мировой суд злоумышленников ведут. По праздничкам, разумеется, мужички мордобитье устраивают, но за топоры хватаются редко, если хватаются, то не всегда до смерти друг дружку рубят, а если и рубят, так уряднику не сообщают. Урядник не знает, так откуда мне это станет известно? Я не всеведущ, да и зачем мне оно надо?

– А что, бывает такое, что мужика убили и родственники полиции не сообщили? – удивился я.

– Все бывает, – пожал плечами Литтенбрант. – Иной раз так бывает, что никто не знает, кто убивал. Допустим, парня в драке избили до полусмерти, он своими ногами уйти не смог. Домой на какой-нибудь дерюге притащат, в сенях положат. Отлежится – хорошо, а нет – богу душу отдаст. На кого жалобу писать, если несколько человек било? Когда много виновников – не виноват никто.

Читал, конечно, что до революции в русской деревне царили дикие нравы, но чтобы до такой степени, я себе даже не представлял. У нас же и полиция есть, и органы земского управления, церковь. Куда они смотрят?

– Но вы не пугайтесь, Иван Александрович, – успокоил меня Литтенбрант. – Драки, когда до смертоубийства дело доходит, случаются нечасто. На моей памяти всего пару раз.

Кажется, моему коллеге хотелось поболтать. Не стану мешать, авось что-нибудь интересное узнаю от старшего и опытного товарища, пригодится.

– У меня как-то иной случай был, – пустился в воспоминания Литтенбрант. – Не то четыре года назад, не то пять, но точно, что в конце августа. Я же охотник заядлый, в наших краях болота кругом, охота знатная. Пошел за уткой, да на труп наткнулся. Голый, к сосне привязан, распухший и комарами засиженный – смотреть страшно. Какая уж теперь утка? Вернулся, старосте велел мертвеца вывозить. А в том болоте мужики раньше железную руду добывали, все в ямах да в буграх, лошади не проехать. Пришлось покойника на жердях вытаскивать. Морда опухшая, но опознали его – Петька Мякишев. Думаете, что фельдшер написал в свидетельстве о смерти?

– Заеден комарами? – предположил я.

– Совершенно верно, – расхохотался Петр Генрихович. – Только он написал не заеден, а закусан до смерти, но это неважно.

– К сосне Мякишева тоже комары привязали? – поинтересовался я.

– Может и комары, – пожал плечами Литтенбрант. – Но думаю, им в этом деле Митька Мякишев помогал – Петькин двоюродный брат.

– Брат убил брата? Там что – любовная история?

– Да уж какая история, да еще любовная! Им вместо бабы – лишь болото да ружья нужны. Оба братана похлеще меня охотники. Но я птицу для себя бью, они на продажу. Набьют целый воз, торговцам продают, те в Петербург везут. В тамошних ресторациях ее либо копченой подают, либо как утку по-венски [15]. У Митьки ружьишко плохонькое – еще кремневое, зато собака легавая, что битую птицу из воды вытаскивает. Такая собака, как два хороших ружья, стоит. У меня самого легавая неплохая, но Митькина куда толковей! Петька, Митькин братан, весь иззавидовался. И вдруг – пропала собачка. Митька ее искал, чуть не спятил. Куда подевалась? Одно только у всех на уме – двоюродный брат увел. Продал кому, не то вообще убил. Скорее убил, эта собака другому хозяину служить не станет. Думаю, вывел Митька своего брата к болоту, раздел, к сосне привязал. Ночью и одетому по нашим топям ходить опасно, а голому за час карачун наступит. Комары злые, голодные, похлеще любой трясины.

– И что дальше?

– Мы с нашим приставом сели, покумекали. Свидетелей нет, а то, что брата двоюродного убил, Митька все равно не признается. Да за такую собаку я бы и сам кого хочешь убил. Решили, раз написал фельдшер, что причиной смерти являются комары, пусть так и будет. Медикус наш, пусть сельский, но толковый, свое дело хорошо знает. Как можно в его выводах сомневаться?

Литтенбрант замолчал, я переваривал услышанное. Осуждаю ли своего коллегу, который, в сущности, укрыл преступление, помог преступнику избежать наказания? Наверное, должен был осуждать, но не стал. Кто знает, как бы сам себя повел в такой ситуации. И не случится ли нечто подобное в моей практике…

Но спросил другое:

– Птица не испортится по дороге?

– Какая птица? – не понял Петр Генрихович.

– Утка, которую на болотах бьют, потом в Питер возами отправляют.

– Если крапивой переложить, так что ей сделается? Неделю лежит, иной раз и дольше.

Ишь, крапивой. А я думал, что битую дичь везут в возах, переложив льдом, как в погребе.

– По служебному делу к нам или так, по личным обстоятельствам? – полюбопытствовал я.

– По делу, разумеется, – вздохнул мой сельский коллега. – Если бы не дела, что в городе делать? Все, что нужно, у меня есть, понадобится – из Петербурга выпишу. Недавно отличное английское ружье – с дамасскими стволами! – заказал за сто рублей, теперь жду. Может, пока я сюда преступника вез, уже и ружье пришло.

У ружей бывают стволы из дамасской стали? Ни хрена себе! По мне без разницы, из чего палить. Сто рублей за ружье – деньги большие.

– Если двустволку привезли, то обратно не отошлют, правильно? – хмыкнул я. Не удержавшись, спросил: – Что за преступник? Кажется, вы говорили, что у вас там тишь да гладь. И отчего преступника сами везли, а не стражников послали? – Потом догадался. – Исправник ваших стражников в Луковец отправил?

– Даже урядника и того отправил, – махнул рукой мой коллега. – Пришлось для ареста старосту брать да писаря.

– Что-то серьезное?

– Куда уж серьезнее, – еще раз вздохнул Литтенбрант. – Убийство. Только не из-за любви, из жадности человеческой.

– Хозяин воришку застал на месте преступления и убил? – предположил я.

– Если бы, – хмыкнул Петр Генрихович. – Мальчишку придурковатого собаками затравили. Вернее – одной собакой.

– Как это так?

– Есть у нас в Нелазском некий Ефим Середин, – принялся за рассказ Литтенбрант. – Таких иной раз справными мужиками зовут, иной раз – кулаками. Его батька еще до реформы денежки стал копить, землю прикупать, сам Середин, когда волю крестьянам дали, быстро смекнул, как ему дальше жить. У него и землицы побольше, чем у других, четыре лошади, батраков нанимает. Сено у мужиков скупает, потом перепродает. Недавно дом новый поставил, в нем окна большие, застекленные. Ефим этими окнами очень гордится. Стекло – штука дорогая, не всем по карману. И есть у нас в деревне Афоня-дурачок. Мало, что дурачок, так еще и глухонемой. Иного кого в подпаски бы отрядили, всё польза, а этого куда? Парень работящий, если простые дела делать – за водой там сходить, дров принести. Куриц покормит, корове пойло отнесет. И все. Пахать, траву косить или рожь жать не получается. Учили его отец с матерью, да все без толку. Серп или косу в руки возьмет, махать начинает. Того и гляди – сам зарежется либо кого другого убьет. Отец его однажды в лес взял, дрова рубить, так Афоня топором себе по ноге засадил, чуть кровью не изошел. Родители, конечно, жалеют, кормят и поят, куда деваться? И в селе особо не обижают. Что взять с убогого?