Господин следователь - Шалашов Евгений Васильевич

Не выдержав, пошел на половину хозяйки, на которую моя нога еще не ступала. Не то чтобы мне туда запрещалось ходить, но я сам определил для себя границы. Да и делать там нечего.

Миновав кухню, уловил ароматы куриного супа, выбивающиеся из русской печки сквозь заслонку, сглотнул слюну, слегка удивился, что, помимо обычных полок с посудой, в углу пристроился старинный резной буфет, заполненный фарфором (наверное, от мальчишек подальше), прошел в первую хозяйскую комнату. Небольшой, но очень изящный столик для рукоделий (видел такие в музее, век восемнадцатый), высокая этажерка, забитая книгами и журналами, массивный платяной шкап, а дальше занавеска, отделявшая комнату от спальни. Плотная ткань не могла заглушить звуки плача.

В спальне образа на стене, под ними кровать, где лежит Наталья Никифоровна. Рыдает так, что бедный Тишка, сидящий рядом, прижимает ушки.

Опустившись на колени перед кроватью, осторожно погладил женщину по плечу.

– Наталья Никифоровна, простите, если чем-то обидел.

Квартирная хозяйка не отвечала, продолжая содрогаться в рыданиях.

– Н-ну, Наталья Никифоровна, хватит плакать, – продолжил я успокаивать. – Если не то сказал, простите за ради бога или прикажите убираться – тотчас же съеду. Только объясните – что сделал не так?

Куда съеду и зачем мне нужно съезжать, не знал. Но на эти слова по-прежнему никакой реакции, а один только рев.

– Станешь много реветь – некрасивой будешь.

Кажется, кое-чего добился. Наталья Никифоровна перестала плакать и притихла. Наверное, пытается осознать, что ей такое сказали? Ура, первый шаг сделан.

Поднявшись с колен, осторожно присел на край кровати и опять принялся поглаживать женщину по спине:

– Наталья Никифоровна, Наташа, ну что ты как маленькая? Плакать не нужно, просто скажи – чем я тебя обидел?

Моя хозяйка перевернулась на спину и принялась вытирать слезы уголком косынки. Хмыкнув, я вытащил из кармана свой носовой платок.

– Чистый, еще ни разу не пользовался. Ну-ка, носик вытри.

Наталья Никифоровна убрала слезы, промокнула нос, а потом тихо сказала:

– Иван Александрович, разве можно такое говорить женщине, у которой нет детей?

– Не понял, что я не так сказал? Тишку с ребенком сравнил, а тебя с мамкой?

– Ага.

Хозяйка снова легла, повернувшись к стене. Опять рыдать собирается? И на меня так обиделась, что не желает разговаривать?

Я потянулся к ней – неудобно и далеко, – скинул тапочки и прилег рядом. Прижавшись к спине, обтянутой блузкой, обнял женщину безо всякой задней мысли. Только успокоить хотел!

– Наташа, Наталья Никифоровна, ты уж меня прости. Честное слово, не хотел я тебя обидеть.

Я еще что-то бормотал, а рука случайно отыскала «прореху» спереди. Верно, пуговка расстегнулась, а моя ладонь – опять-таки совершенно случайно – пролезла поближе к женскому телу. Там, правда, нащупывалась ткань сорочки, но коли рука пойдет чуточку выше, то расстегнутся еще несколько пуговок, а мои пальцы…

И почему-то подвели губы. Вместо того чтобы говорить слова, которые я собирался сказать, они вдруг принялись целовать женскую шею.

Наталья Никифоровна вначале лежала молча, не шелохнувшись. Потом она осторожно повернулась ко мне. Глаза, еще красные, стали круглыми, а в них таилось… Не гнев, а любопытство и еще что-то.

– Что вы творите, Иван Александрович? – спросила женщина шепотом. – Нельзя так, грех это.

Надо бы что-то сказать в ответ. Только зачем отвечать, если можно просто поцеловать? Наталья не отстранилась, а ее губы, поначалу остававшиеся безучастными, начали отвечать на мои поцелуи. Да еще как отвечать!

И кто придумал такое количество пуговиц на женской блузке и отчего юбку нельзя просто расстегнуть, а пришлось развязывать какие-то тесемки? Зато мои жилет и штаны слетают быстрее. Я раньше ворчал – неудобные, стягивать трудно, а сейчас сам не понял, как они оказались на полу.

А потом Наталья Никифоровна снова плакала, уткнувшись в мое плечо, а я снова поглаживал женщину и опять растерянно бормотал:

– Наташа, ну что ты…

– А я уж думала, что и не женщина больше.

– В каком смысле? – не понял я.

– Семь лет я с мужчиной не была, – призналась она.

– Семь лет?!

– Так что такого? Супруг болел, не до баловства ему было, а после смерти – так и не с кем. Замуж во второй раз никто не взял.

– Любовника завести не пыталась? – поинтересовался я.

Наталья притихла. Думал, сейчас скажет – грех это, любовника заводить, но ответила по-другому:

– Врать не стану, если бы нашелся кто по душе – так и обзавелась бы. Ваня… Иван Александрович, сам подумай, откуда любовники в Череповце возьмутся? Это ведь не Петербург и даже не Новгород. С кем попало не хочется, а с кем хотелось, так ему не нужна. Любовник – не котенок, чтобы пойти да найти. Так и котенка-то не скоро отыщешь.

Неожиданно моя квартирная хозяйка подскочила. Придерживая рукой красивую грудь, тревожно спросила:

– А Тишка где?

– Да вон он дрыхнет, – усмехнулся я, показывая на маленького хищника, заснувшего на сброшенной одежде.

– Ух, а я испугалась – не придавили ли мы котейку, – с облегчением выдохнула Наталья Никифоровна, опускаясь на постель.

Какое-то время мы лежали молча. Наталья смотрела в потолок. Не выдержав, спросил:

– Не сердишься на меня?

– Сержусь? – удивленно вскинулась хозяйка, потом улыбнулась. – Если уж сердиться, так я сама на себя сердиться должна. Тебе и всего-то двадцать лет, мне уже тридцать семь. Какой с тебя спрос? Мальчишка ты еще, хоть и судебный следователь.

Мне стало немного обидно. Как, какой спрос? Ведь это я проявил инициативу. Не специально, так получилось, но не остановился, когда это было возможно.

– В прежние времена, если в доме сын подрастал, начинал на женщин засматриваться, то умные родители в горничные толковую девку нанимали, – сообщила Наталья Никифоровна. – Понимаешь, зачем?

Еще бы не понимать. Умные родители понимают – растет сынок, трудно постоянно перед глазами держать. А с толковой горничной он не побежит искать легкой и доступной любви, не подцепит венерическое заболевание и не влюбится в проститутку. С «толковой» прислугой могут быть иные проблемы – забеременеет и начнет требовать денег, но и это решаемо.

– Но ты-то не горничная, а дворянка. Вон как ты память о муже хранишь. Это я во всем виноват.

Наталья Никифоровна засмеялась, потом чмокнула меня куда-то в нос.

– Ох, Ваня, ты меня уморил. Сам, видите ли, виноват… Может, я только этого и ждала, чтобы ты пришел? Не самой же к молодому парню лезть? Приду, а он меня взашей погонит… Стыдоба!

Я только вздохнул и покрепче обнял женщину, задумавшись на пару секунд – как же моя кареглазая гимназистка? Или мне показалось, что влюбился?

Нет, не показалось. В девушку, полную тезку своей бывшей жены, я и на самом деле влюблен. Одну люблю, с другой трахаюсь. Где моя совесть?

Совесть что-то промямлила, но я ее быстренько успокоил тем, что нас с этой девочкой-гимназисткой пока ничего не связывает. Вот если бы она моей невестой была, тогда да, никаких посторонних баб. Женщин, в смысле.

– Ваня… Иван Александрович. Ты не считай, что я такая благородная и порядочная, вроде Татьяны, – сказала хозяйка. Пока до меня доходило, кого она имеет в виду, Наталья Никифоровна продолжила: – Был у меня когда-то любовник.

– Когда ты успела? – удивился я. – Сама говорила, что вышла замуж в семнадцать лет по большой любви.

– Дурное дело нехитрое, а любовников и раньше заводят, – резонно отвечала Наталья. – Но я-то замуж честной девушкой выходила, а любовника отыскала, когда уже три года замужней была. Я ведь тебе как-то сказала, что родные мои похлопотали, чтобы моего покойного мужа в Череповец перевели ради карьеры? Не всю я правду сказала. Василий Кондратьевич тогда инспектором учебных заведений Устюжского уезда был, в разъездах часто. А тут приехал в Устюжну один поручик в отпуск, к родственникам, все и закрутилось. Да так закрутилось, что забеременела.